Послесловие
В этой книге я старался добиться смешения всяческих материй
[55]. Моя фильмография состоит из авторских лент, фрагменты которых я использовал, чтобы выстроить рассказ о разных жизненных аспектах. Я решил проверить, удастся ли сложить все воедино, и обратился к мультимедийности. Это эксперимент.
Понимаю, что многие вопросы остались без ответа. Мне так и не удалось оценить альтернативные издержки любого выбора, который мы делаем. Дилемма “съесть пирожок или оставить его целым”, обыкновенное желание человека радоваться жизни без ущерба для духовного мира, так и осталась нерешенной.
Говоря о жизненных стратегиях, я люблю обращаться к двум метафорам. С одной стороны, жизнь напоминает прогулку по парку: кругом подстриженная трава; если на пути встречается речка, то мелкая, а животные – одомашненные. Отправляясь гулять, мы потакаем нашим прихотям, ведь в парке можно все: пойти налево или направо, назад или вперед, как нам только нравится. Но есть и совсем иная картина жизни – джунгли, через которые человек продирается, каждую секунду подвергаясь опасности. Одно неверное движение – и мы провалимся в болото, или нас разорвут на части дикие звери. В джунглях нужно держаться проводника, и нет места капризам, зато есть место мужеству и упорству, смелости и самоотверженности.
Нетрудно догадаться, что я выступаю за второй вариант, поскольку он ближе к реальности. Жизнь – опасное приключение, нередко завершающееся поражением. Сколько среди нас проигравших, сломленных и отчаявшихся! А ведь еще недавно эти люди были молоды и полны надежд. Возможно, они упустили свой шанс, но их также могли подвергнуть испытанию, оказавшемуся непосильным. С нами часто происходят вещи, которые нельзя понять. Откуда на свете увечья, отставание в развитии, безвинные страдания? Этому нет рационального объяснения. Можно лишь верить: в мире есть смысл, хотя мы и не в состоянии его постичь.
Смысл – ключевое слово. Смысл против абсурда, хаоса и пустоты. Люди, верящие в смысл, допускают идею о существовании Творца. Ксендз профессор Хеллер упрямо повторяет: Бог – это математика, ибо если природный мир можно описать математически, это аргумент в пользу смысла. Но где же Богочеловек? Где его Воплощение? Каждой эпохе нужно искать свои ответы.
Когда заходит речь о смысле, рождается банальный вопрос: а зачем вообще это все? Кому нужна наша жизнь, наше существование? К чему годы ежедневного труда, монотонных занятий, борьбы за то, чтобы удержаться на плаву, выжить? Часто бывает так, что мы понимаем: больше ничего не достичь, и даже не стоит пытаться, поскольку из этих попыток ничего не выйдет. И что тогда?
У посольства Польши в Москве, 2014 г.
Вновь встает вопрос, имеет ли человек моральное право (о позитивном не говорю) отказаться от жизни, сказать: довольно, баста, больше не нужно, хочу уйти. В восприятии верующих христиан жизнь не является собственностью человека, она дана ему “в аренду”, и никто не имеет права по своей воле избавляться от этого дара. Неверующих и последователей других религий это предписание не касается. И опять проблема святости жизни, святости как таковой. Тревожные сигналы поступают от мятежных теологов. Например, Ханс Кюнг, защищая эвтаназию, утверждает, что свобода, данная ему Богом, позволяет покончить с жизнью в согласии с личной волей, а не с волей Божьей, ибо Богу не угодно наше унижение, сопутствующее умиранию. В рыцарском кодексе чести есть понятие “выстрел из милосердия” (по-немецки Fangschuss, по-французски Coup de grâce), обязывающее прекратить муки того, кого нельзя спасти: на войне умирающего добивал ближайший друг, чтобы тот не мучился долго и напрасно. Христианство утверждает, что мучение, страдание могут иметь смысл. Их можно переживать ради другого человека. Я отразил этот тезис в сцене из “Константы”, где мать отказывается принимать морфий, принося свою боль в жертву сыну.
В ролях: Зофья Мрозовская, Тадеуш Брадецкий, Малгожата Зайончковская.
[ ♦ “Константа”]
У матери приступ. Витольд сидит рядом, готовый прийти на помощь. На столе лежат ампулы и шприц.
Витольд. Я позову Гражину. Она может прийти в любую минуту и сделать укол.
Мать взглядом дает понять, что это не нужно. Витольд настаивает.
Витольд. Но я же вижу, что тебе больно.
Мать так же смотрит на него, Витольд встает, но она делает знак, чтобы он сидел.
Витольд. Тебе станет легче.
Мать (тихо). Я не хочу.
Витольд. Ведь ты мучаешься.
Мать. Да.
Витольд. Но зачем?
Мать (шепчет). Тебе во благо.
Витольд (не понимает). Что ты такое говоришь?
Мать не слышит его. Она пытается справиться с болью. Ее глаза закрыты, и на сомкнутых веках видны слезы.
Ризница костела, который уже несколько раз мелькал в натурных сценах. Витольд в состоянии помрачения сознания, вызванного усталостью и постоянным напряжением. Ксендз слегка обескуражен его странным поведением.
Ксендз (робко). Вы хотели о чем-то спросить?
Витольд. Да, я хотел, чтобы вы объяснили мне…
Витольд замолкает на полуслове. Стоит, опираясь на стул, и стучит им по полу. Стук усиливается. Обеспокоенный ксендз встает, но не решается подойти ближе. Витольд берет себя в руки. Отставляет стул в сторону. Берет сосуд со святой водой, рассеянно обмакивает в нее платок и вытирает лицо. Выжимает платок, капли падают на пол. Продолжает говорить.
Витольд (придя в себя). Да, простите. Мать хотела, чтобы вы пришли к ней с последним помазанием.
Ксендз. Теперь это называется таинство соборования больных. Даже Церковь боится смерти.
Молодой врач в приемном покое, Витольд на лестнице, соседка сидит у койки.
Витольд (врачу). Мать понимает, о чем говорят в ее присутствии?
Врач. Полагаю, что да. Неизвестно, как быстро прогрессирует болезнь. Наверное, понимает, поэтому нужно говорить так, чтобы она слышала.
Витольд заходит, садится у койки. Мать смотрит на него несколько отсутствующим взглядом. Сжимает его руку. Ее лицо приобретает отталкивающие черты, она не проявляет связи с внешним миром. Рука слабеет, мать отворачивается. На столе лежит недоеденный хлеб. Мать берет его и начинает жадно есть – неясно, улучшение это или новый симптом болезни. Бессильно правой рукой запихивает в рот рассыпающиеся крошки черного хлеба.
