Стеф поворачивается ко мне:
– Совсем не как тот мужчина, которого я полюбила. Ты можешь сказать это.
«Любовь» и «мужчина» – два слова, которые мне сложно употреблять в отношении себя после ограбления.
– Я люблю тебя, Марк, правда. И я знаю, что тебе пришлось нелегко в последнее время.
Я киваю и улыбаюсь. Мне не сразу удается вернуть себе дар речи.
– Спасибо. В общем, мне очень жаль. Вы с Кларой были правы, когда уговаривали меня поехать.
При упоминании Клары ее лицо каменеет, и я жалею о сказанном. Но уже через мгновение ее губы растягиваются в шаловливой улыбке.
– Раз уж мы заговорили об этом, что у тебя за отношения с Кларой? Я пыталась разобраться в этом с тех самых пор, как мы познакомились. В первый раз, когда мы пошли на тот концерт в Кирстенбош, я подумала, что вы с ней встречаетесь. Ты меня очень интересовал, и я чувствовала, как ты флиртуешь со мной, но при этом Клара все время была рядом, наблюдала за нами. Вернувшись домой, я сказала соседке по квартире, что вы свингеры.
– Свингеры? – удивляюсь я. – Господи, если бы я знал, ни за что не взял бы ее с собой. Она просто всегда была в нашей компании.
– Так в чем же дело? Она в тебя влюблена? Ревнует ко мне?
– Нет! – Эти вопросы никогда не задавали мне вот так прямо и открыто. Мне никогда не приходилось о них задумываться. Они казались просто… неважными. – Нет. Она знает, что я люблю тебя. Ты меня спасла. Ты – мой второй шанс в этой жизни, на который я уже и не надеялся. Я ведь… – Я осекаюсь. Она и так знает о Зоуи, моей самой страшной беде, а Зоуи здесь и сейчас не место.
– Приятно слышать. Мне всегда казалось, будто… будто мы с Хейден боремся за тебя со всеми остальными людьми в твоей жизни, что мы не так важны для тебя.
– Что ж, тогда я рад, что теперь ты знаешь о моих чувствах. Я люблю Хейден. Она дает мне силы… знаешь, вообще что-то делать. Пытаться. А ты – самый главный человек в моей жизни.
Я целую ее в щеку, и она прижимается ко мне – знак того, что все в порядке. Я отпиваю глоток вина и принимаюсь рубить петрушку, а Стеф вырезает сердцевину помидора.
– Мне тоже жаль, – говорит она через некоторое время. – Мне не хотелось оставлять Хейден, ты же знаешь. Но с ней все в порядке, она там веселится с бабушкой, на самом деле, и я не уверена, что здесь ей понравилось бы. У нас тут все пошло как-то наперекосяк, да?
– Не совсем. Конечно, эта квартира – сущая дыра. Но город великолепен, как мы и ожидали, правда?
Стеф кивает.
– И я многое понял. Такого переосмысления своей жизни не добьешься и за годы психотерапии. Потрясающе, как изменение обстановки позволяет взглянуть на все словно со стороны. Это банально, но правда. Как там говорят: отпуск – время перемен? Нет, как-то не так.
– Лучший отдых – путешествие?
– Одно и то же. Отдохнуть я никогда не откажусь.
Стеф смеется.
– В общем, я рад, что мы здесь.
– Я тоже рада, – подумав, отвечает она.
Эти трое мужчин с ножами все еще бросают тень на мои мысли, но мы так далеко от дома, и Хейден далеко. Мы в безопасности. Впервые со времени ограбления эти люди так далеко, что я не чувствую их вони, не слышу их окриков, неразборчивого бормотания, приглушенного плача Стеф. Впервые с тех пор я думаю, что у нас все будет в порядке.
Около восьми вечера Мирей сообщает о своем приходе, колотя в дверь. Похоже, по случаю похода в гости она решила принарядиться: на ней изящное красное пальто и элегантное платье с цветочным узором, столь непохожее на поношенные кофты, бесформенные штаны и обтрепанные шали, в которых я видел ее раньше. В правой руке у нее почти полная бутылка арманьяка.
– Входите. Добро пожаловать! – Стеф нравится роль радушной хозяйки. – Позвольте, я возьму ваше пальто.
Мирей ставит бренди на журнальный столик, сбрасывает пальто на руки Стеф и принимается расхаживать по комнате.
– Тут приятно пахнет, – говорит она. – Запахи вкусной еды. У нас тут давно не было их.
Мирей подходит к окну, теребит край ставни – мне наконец-то удалось открыть их одним из найденных в коробке инструментов. Перегибается через подоконник и смотрит во двор. Ее щека – рядом с оконной рамой, и стекло запотевает от ее дыхания.
– Теперь оно открыто.
– Да. – Стеф смотрит на меня.
Это слово «теперь» подразумевает, что Мирей была здесь раньше. В приоткрытое окно в комнату проникает свежий холодный воздух, смешиваясь с ароматами стряпни и разгоняя мрачную атмосферу квартиры. Интересно, одобряет ли Мирей такие перемены? Почему-то мне кажется, что это важно. Но она ничего не говорит, только проводит кончиками пальцев по тяжелой коричневой шторе, задергивая ее, а потом отдергивая вновь.
– Могу я предложить вам что-нибудь выпить? – Я беру бутылку бренди со столика. – Арманьяк? С водой? Или со льдом?
Она морщится.
– Это выпьете позже. Наверное.
– Вина? – Стеф появляется в дверном проеме, держа в руках бутылку.
– Вино. Да.
Я не продумывал встречу с Мирей и ничего особенного не ожидал, но если этот неловкий и странный обмен любезностями продолжится, то вечер затянется. Надеюсь, вскоре она расслабится. Женщина садится за обеденный стол, и я присоединяюсь к ней. Когда Стеф дает ей бокал вина, она делает глоток и молча смотрит в окно, на темные очертания зданий и облачное ночное небо. Сейчас Мирей кажется скромной и одинокой, как женщины на картинах Эдварда Хоппера или в фильмах Робера Брессона. В ней не заметна злобная отстраненность и грубость, которую она проявляла раньше. Словно угасло какое-то полыхавшее в ней пламя.
Я собираюсь встать и пойти помешать пасту, а заодно попросить Стеф поменяться со мной местами и поддержать разговор, но тут Мирей поворачивается ко мне:
– Я не всегда дружелюбна. Я знаю. Это потому, что я боюсь. И я единственный человек, который может… как это… prendre soin о себе. Позаботиться, да? Поэтому я пришла сюда сегодня. Дружелюбно. Хорошо, что вы готовите семейную еду. Как тут было давно.
Мне хочется сказать: «Расскажите о своей семье. Кто жил здесь с вами? Почему теперь тут никто не живет? И что, черт возьми, произошло в чулане?» Но почему-то я понимаю, что не хочу этого знать. Теперь, когда выяснилось, что Пети живы, мы можем спокойно провести эту неделю и отправиться домой. Все такие милые сейчас – и Мирей, и Стеф, – и я хочу сохранить это хрупкое равновесие.
Стеф опять появляется в дверном проеме – с полотенцем в руке.
– Откуда вы родом?
– Я всегда жила в Париже.
– Вы жили тут с семьей? Вы, кажется, упоминали, что у вас нет детей.
Я смотрю на Стеф:
– Никому не понравится такой допрос с пристрастием, дорогая.
