«Да, Генрих, круто с тобой судьба обошлась…»
По большому счету, все сходилось. Князья Степняк-Казареевы – древний и славный род, а Итиль впадает в Хазарское море. Одним словом, трюизм
[42], общее место, банальность, но в том-то и суть. Знание общих мест способно обмануть в частностях. Это с Натали, собственно, и случилось. В курсах русской истории – хоть в гимназии, хоть в университете – Степняк-Казареевы упоминались часто. Они были намертво вписаны в историю империи, захочешь – не вычеркнешь. Десятки имен. Генералы, министры, послы… Фавориты и мятежники, но никогда не фигуры умолчания. Натали особенно хорошо помнила четверых представителей рода. И первой, разумеется, являлась Анастасия Степняк-Казареева, вышедшая замуж за голландского короля Генриха в тысяча шестьсот каком-то году и в качестве королевы-регентши – Амалии Фландрской – правившая Нидерландами в один из самых драматических моментов истории – в ходе долгой, длившейся почти девять лет, кровопролитной, но победоносной войны с Англией. А лет за полтораста до Анастасии отметился в истории ее прапрадед – воевода русского войска Петр Степняк-Казареев, второй после своего отца Яркая Мурсы носивший княжеский титул. Он разбил немцев под Мемелем и обеспечил на годы вперед западную границу Русского государства. Еще двое Казареевых прославились в восемнадцатом веке. Оба – Борис и Федор, отец и сын – стали генерал-фельдмаршалами и в историю вошли как ловкие и беспринципные фавориты, злостные интриганы, жадные до славы и денег воры, но при том блистательные и удачливые полководцы. Таковы были князья Степняк-Казареевы, и если не знать, что род этот не пресекся, как некоторые другие, не менее известные и знатные, то и вопросов по поводу нынешнего носителя титула не возникнет. Никто же не станет интересоваться, кем нынче служит потомок князей Белозерских. Вот и о Казареевых Натали никогда не слышала. Не говорили о них на ее памяти, и, видно, не только на ее.
Понятной становилась и реакция общества на публичное появление Генриха, да еще и в сопровождении баронессы Цеге фон Мантейфель. Одни – кто помоложе или недавно в Свете – его просто не знали. Новое лицо. Возможно, заслуживающий внимания человек. Какой-то полковник, но в компании с Натали – никак не случайный гость. Случайных в обществе и не бывает. Но вот другие, те, кто знал Генриха в прошлом – пусть это и было всего лишь шапочное знакомство – они должны были испытывать нечто похожее на то, что Фестингер назвал когнитивным диссонансом
[43]. Они знали, кто он такой, но, с другой стороны, для большинства из них он давным-давно являлся покойником. Что стало с опальным князем, никто не знал, и вопросом этим не задавался. Помнились – если вспоминались вообще – лишь темные события тридцать девятого года. Аресты, отставки, слухи о тайном суде… Никто ничего доподлинно не знал, но, как факт, Генрих исчез именно тогда и более в обществе не появлялся. Жена оставила его, выйдя замуж за другого. Имя князя не упоминалось, а полковник Хорн появился в сводках новостей много позже, и в лицо его никто здесь не знал. Наемники и вообще не склонны к публичности, ну, а уж Хорн-Казареев – тем более. Да, людям и в голову такое прийти не могло. Вот в чем дело!
И вдруг Генрих появляется в Петрограде. Воскрес из мертвых? Вышел из тюрьмы? Вернулся из тайного изгнания?
«Интересно, а как бы поступила в такой ситуации я?»
Но ответа на этот вопрос у Натали не было. Честного ответа. Она не представляла, как бы повела себя, явись перед ней лет через двадцать ее бывший любовник, которого она считала умершим. И хуже того. Генриха ведь полагали государственным преступником, сосланным в Сибирь, в шахты и рудники вечной каторги. Иди знай, что там произошло на самом деле! А ну, как он все еще враг государства и императора?
Натали взглянула на кровать. Генрих спал, и во сне у него подергивалось веко. То ли тик – устал, поди, за эти дни, – то ли страшный сон.
«Две женщины…» – Натали догадывалась, что есть в истории Генриха пара темных мест. И не то, чтобы это было ее дело или как-то задевало ее собственные интересы, но любопытство – ужасный порок. Ей просто хотелось узнать, что за отношения связывали Дмитрия Ивановича и княгиню Степняк-Казарееву. Ведь, чтобы выгнать мать Генриха из-за рождественского стола, сначала ее следовало туда пригласить. И это притом, что сын ее государственный преступник!
«Неужели, все дело в том, что она Ягеллон? Но Ягеллонов в империи, кажется, несколько?»
И еще одна женщина живо интересовала Натали. Та, кого в своем рассказе Генрих по имени так и не назвал, попытавшись – конспиратор чертов! – и вовсе выдать за мужчину. Но интуицию не обманешь, тем более женскую. А ведь Натали была уже почти влюблена. И это «почти» ее сильно тревожило. Его могло оказаться или слишком много, или недостаточно. Однако сейчас речь шла не о ней, а о ком-то другом.
«Женщина, – решила Натали, еще раз рассмотрев все известные ей факты, если понимать под словом «факты» такие эфемерные вещи, как модуляции голоса, вазомоторика, выражение глаз. – Женщина. И поступок вполне женский. Но очень может быть, что она ему не любовница, а именно подруга была…»
Но и это не все. Эстетическое чувство подсказывало – в истории не хватает какой-то детали. Какой-то подробности, сродни последнему мазку живописца, после которого полотно обретает жизнь. И жизненный опыт твердил о том же. Такие истории не остаются незавершенными.
«И не ври мне, Генрих! – Натали смотрела на спящего Генриха, а казалось, смотрится в зеркало. – Ты, конечно, брутальный тип, Генрих, и все такое, но ты всего лишь человек. Ничего ты не забыл, тем более не простил. И живешь с этим, а оно болит. И знаешь, мне тебя по-настоящему жаль, потому что, в конечном счете, ты даже отомстить за себя по-человечески не сможешь. Некому уже, да и незачем…»
Глава 11
Фокстрот
Новогрудок – город низкий и просторный. Высотных зданий практически нет, да и просто высоких – не так чтобы много. Пара-другая колоколен, башни Черемного замка, телевышка да Сестрина крепь – надвратная башня в Ягеллоновой твердыне. А так что ж… Весь Старицкий Яр, к примеру, район, примыкающий к речному порту и сортировочной станции, застроен двух- и трехэтажными кирпичными домами. Унылое место. Узкие улицы, потрескавшийся асфальт, железные в потеках ржавчины пожарные лестницы… Лавки, а не магазины, трамвай, а не подземка, и кабаки – не первый сорт. Шалманы, пивные, распивочные самого низкого пошиба. И публика в них соответствующая: работяги да бандиты, сцепщики со станции и докеры из порта, шлюхи, мелкая шпана, опустившиеся морфинистки…
– Тронешь сумочку, пальцы отрежу! – Натали не обернулась и на щипача даже не взглянула. Волков бояться, в лес не ходить, а она в трущобах не только бывала, но и жила периодами. Такова судьба всех революционеров. Ну, или большинства. Не всем же везет революции из Цюриха устраивать.
