– Разберутся, – согласился Генрих, – и другим объяснят.
– Не без этого. – Комаровский достал трубку и стал ее неспешно набивать. – Полицию никто не любит и не уважает, но страх перед неограниченной вооруженной силой все еще жив. Вопрос, сколько должно пройти времени до тех пор, пока чернь не сообразит, что городовых можно безнаказанно вешать на фонарных столбах? Правда, остается еще жандармерия. Ее боятся не напрасно, в последний переворот она это доказала весьма красноречиво. Но одной жандармерии с серьезным мятежом не справиться. Это апропо, так сказать. Замечание на полях к нашей дальнейшей дискуссии. Пока же, что там у нас осталось?
– Армия и власть, – предложил Генрих. Сейчас он не жалел ни одного рубля, потраченного на Комаровского. Похоже, Федор Иванович был именно тем, кто ему нужен здесь и сейчас, в эту осень в Петрограде.
– Армия… Она в значительной степени утратила и героический образ, сформировавшийся в ходе мировой войны, и свою, так сказать, профессиональную привлекательность, не говоря уже о боеспособности. Умные люди служить не стремятся и больших надежд на армию не возлагают – что не удивительно, имея в виду результаты последних региональных конфликтов. Тем не менее, даже испытывая страх перед призывом, – знаете ведь эти наши народные стоны про «заберут, забреют», – простые люди продолжают свою армию любить и уважать. Скорее, по привычке, чем из каких-либо иных соображений. Но надолго ли? Боюсь, что и этой вере скоро придет конец. И, наконец, власть. Тут все обстоит еще хуже. Вот вы подумайте, Генрих Николаевич, если – не дай бог – случится война с германцем? Пруссия нападет или австрияки… С каким кличем пойдут в атаку наши солдатики? «Ура»? «Даешь»? Или «За Веру, Царя и Отечество»? Про веру мы уже говорили. Поговорим теперь о царе.
Комаровский замолчал, раскуривая трубку. Молчал и Генрих. Он отпивал понемногу чай из тонкостенного стакана в серебряном подстаканнике и попыхивал папироской. Ждал продолжения. Думал. И было о чем. Нынешняя Россия в большой степени представлялась ему как терра инкогнита. Неизвестная земля, в которой он, Генрих, несмотря ни на что, обыкновенный иностранец. Ну, только что язык знает в достаточной мере. Но страну, нынешние ее быт и нравы…
«Чужак в чужой стране… Так, кажется?»
– Итак, царь, государь наш Петр Константинович – император Старой и Новой Руси, Литвы, Польши и так далее, и так далее. Каган наш и великий князь, Генрих Николаевич, если по правде сказать, пьяница и обалдуй. Сидит в Новогрудке, в Черемном замке, пьет горькую, портит фрейлин ее величества и… И, собственно, все. Формально его полномочия ограничены законом от пятого февраля «Об учреждении Думы и о выборах в оную» и законом Парамонова-Левьятана «О порядке формирования правительства». Однако Конституция ни прошлым, ни нынешним составом Думы не принята, а значит, остается в силе Основной закон в формулировке 1769 года. Понимаете, что получается? С одной стороны, в глазах народа Петр законный преемник Константина, Михаила и Федора, но они все были абсолютными монархами, а он – нет. Ошибочное это мнение, однако, идет стране на пользу, поддерживая видимость преемственности и стабильности. То есть удерживает конструкцию империи от разрушения. Но на самом-то деле это не так. Это иллюзия, Генрих Николаевич, поскольку Петр – монарх конституционный. Царствует, но не правит.
– Но Конституция не принята…
– А это другая сторона медали, милостивый государь. С точки зрения господина Лаговского – премьер-министра правительства, политический строй России уже четвертый год подряд характеризуется как конституционная монархия. Однако в отсутствие нормальной законодательной базы это не так. Абсолютная монархия никем пока не отменена, а следовательно, Дума – незаконна, и принятые ею решения имеют силу постольку, поскольку они подписаны императором. Понимаете теперь, какой политический казус мы получили?
– Расскажите мне о Лаговском! – попросил Генрих и закурил новую папиросу.
– Лаговский, что ж…
* * *
Разговор с Комаровским оказался чертовски увлекательным. Настолько интересным, что Генрих забыл на время и о мигрени, и о болях в груди. Так бы и сидел в чайной, попивая крепко заваренный душистый кимун, и слушал профессора. Час, другой, может быть, третий… Однако «Ни в чём нет совершенства в этом мире», как выразился поэт Гейне, и это так. Генрих, увы, не располагал необходимым временем, да и место для долгой беседы не подходящее. Слишком людное, слишком на виду. Впрочем, грех жаловаться, на первый раз и так получилось неплохо. Во всяком случае, задел оказался куда лучше, чем можно было ожидать. Весьма содержательная лекция получилась. Познавательная и не лишенная практической ценности.
«Весьма…»
Генрих увидел Наталью издалека. Не узнал, но обратил внимание и вслед за тем угадал, сам себе, впрочем, сперва не поверив. Высокая, она стала теперь еще выше, встав на двухвершковые каблуки. Бегать в таких сапогах, наверное, трудно, зато двигаться элегантно, – если умеете, разумеется, – в самый раз. Наталья умела. Шла уверенно, но мягко, чуть покачивала бедрами, обозначая женственность, но не выставляя напоказ. Все и так было понятно про нее. Вернее, все, что она хотела сказать.
Короткое пальто, длинная юбка, шелковый платок, напрочь скрывающий волосы, и фетровая шляпа с широкими полями и характерным надломом. Как бы Североамериканские Соединенные Штаты, как бы сицилийская Коза Ностра, как бы Чикаго из фильмы про мафию. Стильно, опасно, притягательно… И очки в тонкой металлической оправе с круглыми темными стеклами.
– Здравствуйте, Генрих! Рада вас видеть! Как поживаете?
Гляди, старый хрыч, какая я молодая и красивая! Смотри только, слюной не захлебнись!
– Здравствуйте, Наташа! Душевно рад вас видеть, хотя, видит бог, соскучиться не успел! Отобедаете со мной?
– Всенепременно! – Улыбнулась, словно оскалилась. Тонкие чувственные губы коротко разошлись, обнажив на мгновение белые ровные зубы. – Я вам нравлюсь?
– До неприличия, – усмехнулся в ответ Генрих. – Как понравились вчера вечером, так все нравитесь с тех пор и нравитесь. Даже голова немного кружится.
– Только не говорите, что я красавица. Терпеть не могу, когда врут в глаза.
– Но, с другой стороны, и не уродина ведь!
Они встретились недалеко от входа в ресторан «Петрополь», логично было в нем и пообедать.
– Прошу вас! – Генрих пропустил Натали вперед, в гостеприимно распахнутые швейцаром двери, и прошел следом. – Не могу не отметить со вкусом подобранный гардероб.
– Образу результата соответствует?
– Учились на философском факультете?
– Нет, на курсах кройки и шитья. Так как образ?
– Я удовлетворен, – кивнул Генрих, помогая Наталье снять пальто. – Если остальные ваши приобретения…
– Я оставила их в вашей машине.
– Мадемуазель?! – в глазах гардеробщика плескался ужас.
– Все в порядке, любезный! – остановил бедолагу Генрих и сунул ему в нагрудный карман рубль ассигнацией. – Моя дама никогда не расстается с маузером, и у нее, разумеется, есть на это разрешение полиции. Идемте, дорогая, рукоять «стечкина» очень украшает ваш жакет. Это кашемир, не так ли?
