– Один граф Мирабо имеет право говорить! – Несмотря на отмену всех дворянских титулов, народ продолжал называть Мирабо своим графом.
– У меня, без сомнения, много недостатков, – вновь начал Мирабо, – но я обладаю одной добродетелью – верностью моим друзьям. Я друг этому поистине патриотическому обществу, заседающему в церкви якобинцев. Я люблю якобинцев и, скажу вам больше, хочу, чтобы они вошли в состав министерства и управляли государством. Я набросал такой проект, предварительно обсудив его с Monsieur, графом Прованским. Вас это не пугает, надеюсь? Граф Прованский – просвещенная голова, и король охотно выслушает его. Мы должны обновить министерство, потому что теперешнее не дает нам свободно дышать. Я предложил образовать часть нового министерства из членов якобинского клуба, из вас, мои дорогие друзья-патриоты! Только этим будущность Франции будет обеспечена. Да здравствует министерство якобинцев!
Громовому возгласу Мирабо, потрясшему зал, тотчас же сочувственно ответили бесчисленные ликующие, шумные, грозные и воодушевленные голоса.
– Это значит и якобинцев продать двору! – воскликнул среди шума резким пронзительным голосом Робеспьер. – Лучше сегодня же всеобщий пожар и убийство, чем это лицемерное примирение с нашими врагами!
Значительная часть клуба присоединилась, казалось, теперь к такому взгляду на вещи и рукоплесканиями и стуком выражала свое согласие со словами Робеспьера. Большинство же собрания было опять охвачено ликованием при виде Мирабо, гордо выпрямившегося на трибуне, с которой он не сходил, выжидая минуты, когда вновь можно будет заставить слушать себя.
– И свобода должна иметь форму, порядок и управление! – начал опять Мирабо. – Право же, не радость сидеть в министерстве, и, что касается меня, то я благодарю Бога, что решением национального собрания запрещено депутатам принимать министерские места. Знаменитые тридцать голосов крайней левой, проведшие это постановление, думали сыграть этим именно со мною необыкновенную штуку. Но они ошиблись! Я буду продолжать свою деятельность, но эта деятельность не связана с обладанием портфелем, а с одобрением и счастьем народа, к чему я всегда и повсюду буду стремиться. Я желал бы, чтобы и находящиеся в этом собрании депутаты также не делались министрами. Но здесь есть честные и славные рабочие и ремесленники; кое-кого из них хотел бы я видеть в министерстве и во главе правительства, ибо все, что для народа, должно совершаться настоящим разумом народа. Народ выше всего!
Быстро, при неумолкаемых криках одобрения и сочувствия, сошел Мирабо с трибуны. Его окружили и поздравляли со всех сторон, хватали его руки, одежду, вешались ему на плечи в доказательство того, как его высоко ставят, почитают и благоговеют перед ним! С большим трудом удалось ему освободиться из рук своих поклонников. Чувствуя необходимость оставить на минуту жаркую залу, он вышел подышать свежим воздухом; оставленное же им собрание, по стуку молотка президента, вновь пришло в порядок и приступило к следующему очередному вопросу, а именно к избранию нового президента клуба якобинцев.
Выйдя через коридор на монастырский дворик, сообщавшийся с маленькой улочкой, Мирабо стал здесь, по-видимому, кого-то ожидать со всеми признаками усиливающегося нетерпения. На монастырском дворе начинало уже смеркаться, когда к Мирабо быстрыми шагами подошел человек, в котором он, радостно вздохнув, узнал своего друга, графа де ла Марк.
– Прихожу с наилучшими вестями, – шепнул де ла Марк, обнимая Мирабо. – Король изъявил согласие на все, мною предложенное. Он ожидает большой помощи от ваших услуг. Ежедневно обо всем важном и достойном замечания вы должны ему составлять записки, мемуары, всевозможные донесения и должны быть уверены, что в решениях его величества ваши суждения и взгляды будут всегда иметь перевес над другими. Он рассчитывает также на дальнейшую вашу деятельность в национальном собрании в интересах монархии. Король просил вас принять ежемесячно сумму в 6000 франков и вместе с тем он вполне утвердил сумму, предложенную ему мною согласно нашим переговорам. Долги ваши в сумме 208 000 франков будут уплачены из королевской шкатулки. На архиепископа Тулузского, господина де Фонтанжа, испытанная преданность которого королю и в особенности королеве вам известна, возложено исполнение финансовой и политической части этого дела. А потому ваши доклады королю вы будете через доверенное лицо доставлять архиепископу. Вашему писцу, господину де Кампу, будет также уплачено 300 франков в месяц, так как, переписывая ваши записки для двора, он участвует в тайне, а потому молчание его должно быть обеспечено. Сверх того, его величество передал мне четыре собственноручных векселя, каждый в 250 000 франков, которые я должен хранить в моем портфеле. «Если, – сказал король, – господин де Мирабо, согласно своему обещанию, будет мне служить хорошо и верно, то при окончании сессии национального собрания вы передадите ему эти векселя, по которым ему будет выплачена сумма в миллион франков».
– Вот эти векселя, смотрите! – прибавил де ла Марк еще тише, раскрывая свой портфель и держа документы перед глазами Мирабо.
– Пусть так! – сказал Мирабо, с улыбкой рассматривая подпись Людовика XVI. – Двор уплатил столько денег своим изменникам, что может хоть раз раскошелиться в пользу истинного друга монархии! Да, – прибавил он весело, – можно кое-что создавать, когда не надо больше рассчитывать гроши. Король поступил со мною прилично, а вместе с тем умно и предусмотрительно. Я же никакой лучшей услуги оказать ему не могу, как говоря, устно и письменно, с полной откровенностью. Лгать не могу даже за многие миллионы, и ложь моя убила бы короля, а я надеюсь охранить его жизнь, как надеются на это все честные люди Франции. Времена плохи, де ла Марк, и если мы будем плохо работать, то трупы короля и королевы устелют камни мостовой. Но будем яснее взирать на будущее в ожидании свадебного пира монархии и свободы!
– Будьте здоровы, друг мой! – сказал де ла Марк, пожимая ему руку. – Нам не следует оставаться здесь слишком долго. Завтра вы ведь придете к обеду? Тогда хорошенько переговорим обо всем.
С этими словами де ла Марк поспешно удалился. Мирабо же, веселый и с давно уже неиспытанной им подвижностью, направился обратно в залу заседаний. Услыхав, что секретариат продолжает свое скучное занятие счета избирательных голосов, он остался еще в аванзале. В одной из смежных с нею комнат был устроен для депутатов буфет. Мирабо, заметив там своего писца Кампа, которого он взял сегодня с собою в собрание, подозвал его и велел ему принести стакан лимонаду. Когда Камп возвращался с лимонадом, Мирабо с удивлением заметил, что он опять вошел в боковую дверь, которая, как ему было известно, вела в маленький кабинет. Там, в приотворенную дверь, он увидел неприятное даже в эту минуту с каким-то особенным страшным выражением, лицо Александра Ламетта, с которым Камп обменялся несколькими словами.
В ту же минуту из залы заседания донесся громовой, ликующий крик, где слышалось, впрочем, и шиканье. Президент клуба объявил результат новых президентских выборов. Имя Мирабо выпало из урны. Со всех сторон теперь вызывали Мирабо, все теснились целой толпой, чтобы ввести его в залу.
Мирабо, быстро опорожнив поднесенный ему в эту минуту Кампом стакан лимонаду, направился в церковь-залу для принятия выпавшей на его долю чести и поздравления друзей. «Мирабо – президент клуба якобинцев!» – раздавалось кругом него.
