Митрополит Платон (Левшин). Портрет работы неизвестного художника (начало XIX в.).В мире духов авторитет Платона был очень высок
Не миновали архиереев и широко практиковавшиеся в высшем свете визиты в момент смерти. Призраков только что умерших юношей видели Платон (Городецкий), митрополит Киевский и Галицкий, и Нил (Исакович), архиепископ Ярославский и Ростовский.
Духовный писатель и бывший священник Д.Г. Булгаковский не только собирал сведения о встречах с привидениями, но и пытался их осмыслить. В полном согласии с идеалами английской Викторианской эпохи он отмечает, что призраки являются недолгое время спустя после кончины и преимущественно близким людям – родным, друзьям, знакомым. Они чрезвычайно благовоспитанны, не шумят, не буянят и даже стучатся в дверь – не потому, что не могут пройти сквозь нее (зря Иоанн Дамаскин переживал за чудеса Христовы), а чтобы никого не испугать внезапным появлением. В число вежливых привидений Булгаковский включает и заложных покойников. Единственное их отличие от остальных – маленькая и вполне простительная неопрятность: утонувшие носят мокрую одежду, убитые снабжены кровоточащими ранами и т.п. Об удавленниках автор, к сожалению, не договаривает, но, видимо, они приходят с петлей на шее.
Некоторые призраки общительны и многословны (викторианец Бульвер-Литтон, напротив, считал безмолвие главным признаком духов). Они жмут руку, целуются, заключают живых в свои объятия, ласково гладят их лицо и волосы, передают поклоны с того света и обратно – как на спиритических сеансах! Кто-то из призраков навещает близких для того, чтобы «уверить, что они снова свидятся в загробном мире, где соединятся навеки», а кто-то заводит беседу «с целью удостоверить тех, кто колеблется в вере или совсем потерял ее». Помните призрака у Дефо, который должен был «утешить миссис Баргрэйв в ее горестях и… ободрить ее набожными наставлениями»?
Есть те, кто предостерегает живых от непредвиденных опасностей, и те, кто открывает им день и час кончины. Большинство же призраков являются из чисто житейских соображений. Они заняты «тем, что порабощало их мысль и чувство во время земного существования». Об этих духах надлежит усиленно молиться, помогая им подняться с земли на небо.
Все эти сантименты в пору их изложения (начало XX в.) англичанами всерьез уже не воспринимались (позднее они снова войдут в моду). Единственная оригинальная черточка у Булгаковского – какая-то неизвестная «миссия», о которой твердят призраки. Думается, она вызвана попыткой примирить загробное общение с мнением православных аскетов. «По милости Всевышнего мне самой разрешено объявить тебе о моей кончине» – так объясняет свой визит к жениху умершая невеста. «Я пришла к тебе против своей воли, – говорит графиня Германну (“Пиковая дама”), – но мне велено исполнить твою просьбу». Во втором случае нельзя быть уверенным, что именно Бог велел привидению обмануть картежника. Как, впрочем, и в первом.
Привидения и пушкинское дворянство
Наши первые дворяне истово склонялись перед Европой и уже потому не могли верить в привидений. Ведь к моменту формирования российского дворянства Европа в целом и Англия в частности переживали самый скептический период в своей истории – эпоху Просвещения. Британская аристократия вызывала всеобщую зависть (даже во Франции) благодаря своей независимости и благополучию. Эпидемия англомании в России пришлась на вторую половину XVIII столетия, и, конечно, наряду с родовой спесью русские дворяне переняли у англичан их скептицизм и служение прогрессу.
Заразившись страстью к просветительству, дворянство так и не сумело изжить ее вплоть до своего уничтожения. Его мистический настрой оставлял желать лучшего – я имею в виду интерес к древним знаниям и верованиям, а не посещение медиумов и ясновидящих. Превозношение над дремучим крестьянством, усвоенное затем интеллигентами и революционерами, мешало чуткому восприятию национальных традиций. В то время как оксфордские ученые, избавившись от предубеждений, трепетно изучали средневековые хроники, а прерафаэлиты бредили рыцарскими идеалами, у нас продолжали сетовать на недостаток образования и грамотности, на деревенскую серость и убогость.
«В XVIII веке после Петра упал кредит на всякие чудеса, курс которых стоял очень высоко в допетровской Руси, – писал историк Д.А. Мордовцев, – и как долго, однако, держались в народе грубейшие суеверия, посеянные за тысячу лет назад и доселе еще не исчезнувшие»
[7]. Народные суеверия, безумно раздражавшие образованную публику, действительно никуда не делись. Лишь с середины XIX в. начались благодатные перемены, отмеченные знатоками русского фольклора вроде М.М. Забылина: «Увидев паровозы, пароходы, телеграфы, фотографии, народ стал понимать тверже, что эти предметы стоят большего внимания, чем какой-нибудь безграмотный колдун и его действия»
[8]. Забылин и вся передовая общественность надеялись, что с дальнейшим распространением грамотности и общей воинской повинности
[9] суеверные обряды искоренятся, а крестьяне сделаются «развязнее, бодрее, гуманнее». Эту фразу можно оставить без комментариев – слишком хорошо известно, куда завели наш народ бодрость и развязность.
Калики перехожие. Картина И.М. Прянишникова (1870). Неработающие русские «суеверы»
Но вернемся в эпоху Просвещения. Екатерининские дворяне вместе с М.Д. Чулковым, автором «Словаря русских суеверий» (1782), воодушевленно истребляли ненавистные суеверия, от которых «наибольшая часть земных обитателей… благополучно освободилась». В словаре Чулкова пункт «Суевер» содержал весьма двусмысленную отсылку «см. Христианин». Христианин (то есть суевер), в свою очередь, обвинялся в приверженности к «наружным поступкам и обрядам», в пренебрежении любовью к ближнему.
Естественно, разговоры о привидениях в высшем обществе считались дурным тоном. Изредка упоминались лишь поэтические духи сродни бесплотным теням у Оссиана. А.П. Сумароков слышал голос умершей сестры и «зрел ее тень» («На смерть сестры Е.П. Бутурлиной», 1759), а ЕР. Державин молил Создателя о ниспослании «духа блаженной Ольги» («На кончину великой княжны Ольги Павловны», 1795).
