Мне удалось выпрыгнуть за борт за мгновение до того, как «Линка» развалилась пополам, и я полетел вниз, в облако черного дыма.
Теперь наконец-то я знал, кто я такой, но это знание всколыхнуло во мне одно из самых разрушительных чувств – ненависть. Ненависть подобно гигантской волне, которая накрывает и топит все вокруг, захлестнула меня, пропитала каждую жилку, каждый нерв моего тела.
Разрушать и разрушаться – вот единственная цель, в которую я верил…
– Ты не Евгений Козлов, – доставал меня Богданов, – мы получили результаты экспертизы. Есть несоответствия, особенно в зубных дугах. У тебя на два коренных зуба больше, чем у настоящего Евгения. – Он хватал меня за плечи и долго проницательно смотрел в глаза. – Ну же! Признавайся, говори, кто ты! Кто ты? – орал он и бил меня по лицу.
– Не знаю, клянусь, я не знаю! – отвечал я с самой убедительной миной, на какую только был способен.
Богданов грозил мне пальцем. Это был маленький худой человечек. Он часто вставал на носки, когда говорил со мной, надеясь выглядеть более внушительно.
– Ты человек без имени, ты – ничто и никто. Нет тебя, нет! – говорил он, поджимая губы с видимым презрением.
Меня снова посадили в камеру, лишив режима поднадзорной свободы, в котором я находился до сих пор, и выдавали лишь миску супа с куском хлеба в день. Иногда меня выпускали, но только для того, чтобы снова допросить, задавая один и тот же вопрос о моей настоящей личности.
Но свое настоящее имя я сказал бы только тому, кому захотел, и тогда, когда счел бы это нужным.
В долгие часы, проведенные в одиночной камере, я безуспешно старался подавить в себе ненависть, переполнявшую меня. Увы! Это было единственное чувство, которое придавало мне силы, благодаря которому еще билось мое сердце и кровь бежала по жилам, другими словами, оно поддерживало во мне жизнь. И так, день за днем, я лелеял мысль о мести против всех и вся.
Шли месяцы, но никому не удавалось вырвать у меня признание о моем прошлом. Я научился прекрасно изображать роль человека без памяти, в сущности, достаточно было продолжать вести себя так же, как раньше. Уставиться пустым взором в пространство, ходить медленно и неуверенно, говорить, мусоля слова во рту. Не знаю, поверил ли мне Богданов и его люди, но однажды во время одного из обычных допросов Богданов объявил: «Ты больше не можешь здесь оставаться. Это аморально, когда здоровый молодой человек живет, как паразит, за счет своей Родины. Нам нужны активные люди, способные работать на укрепление мощи нашего государства, делать его самым лучшим в мире».
Он встал и приблизился ко мне. Я сидел, и слюна тонкой струйкой вытекала из уголка рта – последняя из моих находок, когда мне хотелось играть роль бедного идиота.
– Сам выбирай, господин Никто, – сказал он, – или примешь наши условия, или ты конченый человек… Мы отвезем тебя туда, где тебя выловили, верно, ребята? – И он посмотрел на своих людей. – Мы бросим тебя в море. Сколько там сейчас градусов вода-то? Ноль градусов? Никто и не заметит твоего исчезновения. Нет человека, который скучал бы по тебе! А знаешь почему? Тебя нет, ты никто!
Я округлил глаза перед таким поворотом дел.
– Какие условия? – пробормотал я.
Все засмеялись, находя забавным мой прагматизм.
– А мальчик-то не дурак, – с сарказмом сказал Богданов, повернувшись к своим приспешникам.
Меня отвели в камеру, но уже не оставили просто под присмотром. Мои дни теперь были насыщенными. Прежде всего физическими упражнениями. Утро я проводил в спортзале в распоряжении опытного тренера. Бегал, поднимал тяжести и плавал в бассейне, иногда даже до семидесяти дистанций. Мое питание стало сбалансированным и разнообразным. Я ел в столовой, где подавали куриное мясо, говядину, фрукты, овощи и десерт. Положительные перемены не преминули дать результаты. У меня увеличилась мышечная масса, я окреп и набрался сил, цвет лица стал нормальным. Глядя на себя в зеркало, я поздравлял сам себя с этим превращением. Менее всего я хотел походить на того, кем был в прошлом. И у меня получалось.
Остаток дня был посвящен учебе и тренировке мыслительных способностей. Я ходил на курсы новобранцев, тщательно отобранных. Я должен был садиться на заднюю парту и никому не мешать, а если у меня возникали какие-то вопросы, то я мог обратиться к преподавателю только в конце урока. Но руководство курсов отметило мои необыкновенные способности к учебе, и в табеле за первое полугодие у меня был положительный отзыв. Мои отметки были на уровне других, весьма неплохой результат для такого престижного заведения, как военная академия. Я прилежно занимался, мне всегда нравилось учиться, познавать мир через книги. Я был первым на курсах английского и немецкого и даже взялся за изучение некоторых языков союзных республик, азербайджанского и грузинского. У меня были способности к истории, философии и литературе, но в то же время я с интересом слушал лекции по математике и естествознанию. Часами сидел над домашними заданиями, которые приносил с собой в камеру, и занимался, пока не приходил охранник и не выключал свет.
Я наверстывал упущенное время.
Мои успехи в учебе вызывали злобу и зависть у товарищей по классу, которые с презрением звали меня «найденышем». Часто они насмехались надо мной, и не только потому, что у меня не было семьи, а просто из-за моего обезображенного лица. Моя раздражительность росла, находя выход в жестоких драках, в стычках, возникавших неожиданно и на пустом месте. Хватало косого взгляда, брошенного замечания или улыбки с намеком.
– Эй, найденыш, смотри, куда ставишь ноги! – однажды бросил мне сын крупного начальника, Федор, которого я случайно задел в коридоре академии.
– Не столько найденыш, сколько кривой, – издевательски поправил Антон, его друг. На нем была форма с иголочки, и он с пренебрежением озирал мою фланелевую серую тужурку, которую я унес из больницы.
Кровь ударила мне в голову, я бросился на него, повалил наземь и бил со всей злостью, накопившейся во мне к тому моменту.
– Повтори еще раз, и это будут последние слова, которые произнесет твой рот! – кричал я. – Потому как, запомни, я – лев, а ты – антилопа!
Такой была моя жизнь три последующих года. Я никогда не ходил в увольнительную, впрочем, эта военная база была сама по себе целым миром, в котором хватало всего, что молодой человек мог пожелать. Постепенно ко мне вернулся вкус к жизни. В конце недели казарма оживлялась, водка текла рекой, но были и пиво, и вино, и постоянный приток проституток, на которых офицеры закрывали глаза.
Скоро я получил свой первый сексуальный опыт…
К концу обучения я был вторым в классе, и только из-за своего социального статуса, в противном случае был бы первым. Я подготовил диплом о пропагандистском значении кинематографа на примере лент великих режиссеров: Эйзенштейна, Пудовкина и Вертова. Это была тема, которую Богданов, большой любитель кино, особенно высоко оценил. Потом он признался мне, что некоторые детали, которые я упомянул в своей дипломной работе, были ему неизвестны. Например, что вместо настоящего броненосца «Потемкин» в одноименном фильме Сергея Эйзенштейна снимался броненосец «Двенадцать апостолов», которому придали необходимое сходство.
