И все-таки он никогда не говорил об этом жене так открыто. Сатен была подавлена, потрясена, и Сероп, как только прошли первые мгновения ярости, понял, что зашел слишком далеко. Ему было больно видеть жену в таком состоянии, он всегда старался защищать ее, заботиться о ней.
– Перестань, прошу тебя. Я погорячился. Найду другую работу, – сказал он, стараясь успокоить ее, но она продолжала всхлипывать, уткнувшись в подушку.
Он погладил ее длинные волосы, разметавшиеся по грубой льняной наволочке.
– Не плачь, – прошептал он.
Сатен вздрогнула, и он прижался к ней, охваченный неожиданным и страстным желанием. Несколько недель из-за тяжелых рабочих смен он не прикасался к ней.
«Люби твою жену, как нежный и редкий цветок…» – Совет, данный покойным отцом, эхом пронесся в его голове. Тщетно.
Он грубо подмял ее под себя, задрал сорочку и, держа за плечи, овладел ею с первого же раза, легко скользя благодаря испарине, которой покрылось ее тело.
– Нет!.. – застонала Сатен, поддавшись этому непривычному жесткому натиску, но в то же время испытав удовольствие.
– Скажи, что любишь меня, – потребовал Сероп.
Она молчала, не двигаясь под грузом его тела.
– Скажи, что любишь, – настаивал он.
Ничего.
Сероп отстранился от нее, давая понять, что не намерен продолжать, если прежде она не заверит его в своих чувствах. Он подождал несколько секунд и затем, так и не получив ответа, повернул ее на бок, лицом к себе. В темноте он увидел ее глаза, два янтаря, сиявшие как никогда.
– Так ты любишь меня? – спросил он снова, но на этот раз умоляюще.
– Я не могу любить тебя, если…
Сатен не закончила фразу, потому что Сероп прижал ее к себе и стал целовать с безудержной страстью. Он нежно кусал ее язык, губы, затем раздвинул ее ноги, поднял их и положил себе на плечи. Запах женщины опьянил его, ошеломил. Он слегка дотронулся до ее влажной кожи и, не сдержавшись, наклонился, чтобы «вкусить» запретный плод, а она изогнулась, вздрагивая от наслаждения.
Она первой услышала слегка свистящее дыхание. Повернув голову, она различила в темноте контур одного из детей. Он стоял в люльке, держась за край, и смотрел на нее, не двигаясь.
– Господи помилуй! – воскликнула она.
Оттолкнув от себя мужа, она бросилась на кровать, схватила влажную и мятую простынь и завернулась в нее.
– Что случилось? – запротестовал Сероп, сбитый с толку.
Он вытирал с губ капельки наслаждения Сатен, когда заметил краем глаза ручку с красной тесемкой на запястье.
Патры, 27 июля 1938 года
Дорогая Мириам!
У нас все хорошо, надеюсь, что и у вас тоже.
Наконец-то мне удалось сделать семейную фотографию. Видишь, какими славными стали дети? Все говорят, что они похожи на меня. На стуле сидит Сатен, у нее такой красивый цвет глаз, но здесь не видно. Разумеется, мужчина за ее плечами – это я. Я одолжил костюм и шляпу у друга.
Спасибо за пять долларов, что ты нам прислала с последним письмом, ты нас балуешь. К сожалению, у нас не получится отметить крестины детей этим летом. Мне бы хотелось устроить праздник, ты же знаешь, как важна для нас эта традиция, но нам не хватает для этого денег. С работой совсем плохо, меня уволили. Чем буду заниматься? Пока не знаю.
Благодарю тебя за твое приглашение приехать в Америку, но, дорогая моя кузина, меня это пугает. Я не говорю на языке и никого не знаю, даже тебя, в том смысле, что я тебя очень давно не видел. Помню, как тяжело было привыкать здесь, в Греции, учить язык, заводить знакомства… Думаю, если мне придется ехать куда-нибудь, то только чтобы вернуться на родину, в родную Армению. В страну моих прадедов, где все говорят на моем языке, молятся теми же молитвами и понимают меня прежде, чем я заговорю. Слышал, что сейчас, когда она стала частью Советского Союза, там живут хорошо, там равенство, там нет больше ни хозяев, ни батраков. Все вместе строят лучшее будущее, говорят. Может быть, мне надо было уехать уже в тридцать шестом, с караваном остальных беженцев. Но я надеюсь на Бога и терпеливо жду.
С наилучшими пожеланиями тебе и твоему дорогому мужу.
Еще раз спасибо,
твой кузен Сероп.
P. S. Сатен и дети шлют тебе множество поцелуев.
Молодая женщина, постучавшаяся в дом к Газарянам, привлекла внимание Фитиля с вечно застрявшей между зубов семечкой. Женщина была стройная, одета по-европейски, утонченно, даже изысканно. Она подождала некоторое время, но, не получив ответа, отодвинула портьеру.
– Госпожа Газарян? – позвала она с легким иностранным акцентом.
Фитиль нагнулась вперед насколько могла, но так больше ничего и не услышала, потому что, как только появилась Сатен, незнакомка заговорила с ней очень тихо. Обе женщины задержались лишь на несколько мгновений на пороге, а потом Сатен пригласила незнакомку войти в лачугу.
– Присаживайся, Лузинэ, – пригласила хозяйка дома, указывая на единственный стул.
– Люси, – уточнила гостья. Она смущенно улыбнулась, быстро осмотрелась вокруг и села, разгладив одной рукой свое шелковое платье.
– Как видишь, у нас тут не так много места, и, к счастью, ты пришла в тихий час! – сказала Сатен, указывая на люльку.
Люси вскочила.
– Да они близнецы? – спросила она, сделав шаг вперед.
Дети спали в обнимку, один из них положил ножку поверх ножки братца, будто хотел зацепиться за него, вернуться в те времена, когда они были неразлучны в утробе матери.
– Какие красивые! – восхищенно воскликнула девушка.
– Спасибо.
– Сколько им месяцев?
– Восемь… Хочешь? Их только что собрали. – Сатен подвинула ближе стоявшую на столе тарелку со свежим инжиром.
– Сейчас нет, спасибо. Может быть, позже.
– Ты сказала, что твои родители знали Розакур?
– Моя мама ходила вместе с ней в школу в Адапазары.
– Но ты родилась в Лондоне?
– Да, мои родители познакомились и поженились в Англии.
Сатен покачала головой, не понимая причины этого неожиданного визита.
– Понимаете, – продолжила Люси, заметив ее сомнение, – я должна получить новое назначение в вашем городе. АБС
[18], Армянский благотворительный союз, основанный в Соединенных Штатах, предложил мне место преподавателя в Патрах, начиная с сентября. Вы слышали, наверное, о средствах, выделенных на расширение школы в коммуне?
