Сатен отрицательно покачала головой.
– Я уже несколько месяцев как почти никого не вижу и практически не выхожу из дома, – пояснила она. – Когда моя приемная мать преподавала, она мне все рассказывала. Она была высокообразованная женщина. – В ее тоне слышалась гордость.
Комок подкатил к горлу Сатен, когда она заговорила о Розакур. С тех пор как она сама стала матерью и узнала не понаслышке, как тяжело воспитывать детей, она часто вспоминала женщину, которая пригрела ее и вырастила с любовью и заботой, как настоящая мать.
– Видишь? – добавила она, показывая на украшения, которые носила на запястье. – Это ее браслеты. Она подарила мне шестнадцать, но сейчас их осталось десять, несколько нам пришлось продать…
Люси заметила горькую улыбку на лице Сатен и сменила тему.
– Все очень ценят то, что Розакур сделала для коммуны, для детей беженцев, и благословляют ее память, – подчеркнула она. – Без ее усилий многие так и остались бы неграмотными.
– А ты тоже будешь учить армянскому языку? – перебила ее Сатен.
Девушка засмеялась:
– Нет, что вы!
– Давай на «ты», я ведь моложе тебя.
– Как хочешь. Я преподаю английский, а мой армянский слишком слаб.
Они помолчали, сидя напротив друг друга. Сатен почувствовала запах роз и корицы, которым наполнилась комната с появлением Люси.
– Я хотела узнать, – снова заговорила девушка, откашлявшись, – не осталось ли у тебя школьных книг, которыми пользовалась Розакур на своих уроках? Я бы хотела взглянуть на них. Было бы неплохо следовать той же методике в изучении английского языка, чтобы ученики могли воспринимать одновременно на двух языках одни и те же понятия и слова.
– Если не ошибаюсь, что-то должно было остаться, – ответила Сатен, – я все сложила в одну коробку.
Она встала и, наклонившись, пошарила под кроватью.
– Наша жизнь в одной коробке… – пробормотала она, вытаскивая на свет шкатулку, обтянутую красным бархатом.
– «Barney’s deluxe chocolates», – прочитала Люси.
– Вот. Все, что осталось, находится здесь, – сказала Сатен, открывая шкатулку. – Посмотри сама, – предложила она.
Девушка на мгновение замешкалась, потом стала перебирать бумаги, среди них свидетельство о смерти Розакур, свидетельство о браке Сатен, некоторые домашние работы, так и не востребованные учениками, и в самом низу учебник по грамматике армянского языка.
– Вот он, – воскликнула она и стала жадно перелистывать, задерживаясь на заметках, оставленных на полях рукой учительницы. – Великолепно… – прошептала она.
– Там должны быть еще и фотографии, – вмешалась Сатен. – Посмотри получше.
– Неужели Розакур читала Сарояна на английском? – удивилась Люси, достав из коробки книгу.
– Нет. Это подарок из Америки. Ее прислала кузина моего мужа. Говорит, что очень интересный писатель. Ты его знаешь?
– Прекрасный, ты обязательно должна прочитать эту книгу, – ответила девушка, тут же покраснев от неловкой фразы. – Прости, я не хотела…
– Ничего… Скажи, о чем она?
Люси вздохнула:
– Ничего особенного. Просто рассказы, но язык великолепен.
– Но должна же быть какая-то история? – настаивала Сатен.
– Ну конечно. Скажем, рассказ, название которого носит вся книга, – это история молодого писателя в период Великой депрессии, которая поразила Соединенные Штаты почти десять лет назад. Помнишь? – спросила она снова слишком поспешно. – Она трогательная, увлекательная, и ты не можешь оторваться от книги, пока не дочитаешь все до конца.
– А как она называется? – спросила Сатен, показывая на обложку.
– «The Daring Young Man on the Flying Trapeze» – «Отважный молодой человек на летающей трапеции».
– Что такое «трапеция»?
– Это акробатический снаряд в цирке, палка, подвешенная на канатах под самым куполом, – попыталась объяснить гостья, рисуя рукой в воздухе.
– А при чем здесь это?
Люси задумалась на минуту. Подняла глаза и заметила висящую на натянутой через всю комнату веревке мокрую майку, с которой еще капала вода.
– В конце писатель умирает от голода…
– Умирает?
– Да.
– И что?
– Думаю, что Сароян, автор рассказа, сравнивает возбуждающую магию полета на трапеции с психозом, который предшествует смерти…
Сатен слушала ее затаив дыхание.
– Это грустная история, – пробормотала она.
– Да, но очень поэтичная.
– Ты счастливая, что прочитала ее. Что смогла… Почитай мне начало! – вдруг взмолилась она.
– Сейчас? – спросила Люси и засмеялась, не в силах сдержаться.
– Прошу тебя!
– Но мне придется переводить на ходу…
– Разве ты не преподаешь английский? – тут же парировала Сатен.
Девушка заерзала на стуле и открыла книгу. Запах типографской краски смешался с ароматом роз и корицы.
– Первый абзац, – сказала Сатен.
– Хорошо, первый.
Учительница откашлялась и тихо прочла первые слова, затем подумала какое-то мгновение и начала по-армянски:
– «Сон. Бодрствование в горизонтали на вселенских просторах, смех и радость, сатира, конец всему…» – Она резко положила книгу на колени и недовольно покачала головой. – Нет, так нельзя, я убиваю текст, я должна хорошо обдумать, – пожаловалась она.
Один из мальчиков зашевелился во сне, и она, воспользовавшись ситуацией, встала.
– Уже поздно, я не хочу мешать, – сказала она. – Можно я возьму это? Обещаю, что верну, – попросила она, показывая на старый букварь Розакур.
Сатен немного подумала.
– Да, – разрешила она, – при условии, что…
Люси подняла голову и посмотрела ей в глаза.
– …при условии, что ты расскажешь мне историю с трапецией, переводя слово в слово. Ты сделаешь это для меня?
Молодая женщина посмотрела на нищенские условия, в которых жила Сатен: на люльку из четырех сбитых гвоздями досок, в которой лежали, обнявшись, близнецы, на майку и ползунки на бельевой веревке, с которых капала вода, на умывальник с надписью «калимера», на сшитые наполовину тапочки на кровати, на шкатулку из-под конфет рядом с инжиром, на муху, жужжащую над ними.
– Почему бы и нет? Мне кажется, это хорошая идея, – ответила она с напускной легкостью. Затем она взяла обе книги и попрощалась, махнув изящной рукой. – Я скоро вернусь, – пообещала она, прежде чем исчезнуть за портьерой.
4
Ереван, Армянская ССР (Советский Союз), 1952 год
