Другие заключенные, тронутые этим неожиданным исполнением, застыли в одной позе, глядя куда-то вдаль, должно быть, воскрешая в памяти всю их непутевую жизнь.
– Но не грустен я, не печален я, утешительна мне судьба моя, – тихо подпевал Гора Габриэлю.
И Габриэль заметил, хотя Гора старался не подавать виду. Габриэль увидел, как вздрагивали его плечи: этот огромный сильный мужик плакал, опершись руками на подоконник.
Каждый день в половине пятого утра они должны были строиться на плацу перед входом в лагерь.
Начальник бригады разбудил их криком. Они оделись в темноте, кашляя и ворча, потом быстро позавтракали: чай и черствый хлеб. Еще один кусок хлеба был выдан каждому на обед – короткий перерыв на делянке, где они работали.
В сопровождении двух конвоиров с автоматами заключенные дошли до барака, где как попало валялись кирки и ледорубы, лопаты и заступы, молотки и кельмы, пилы и тачки. Каждый заключенный произвольно выбрал себе инструмент.
– Бери лопату, будем рядом, – шепнул Гора Габриэлю, слегка хлопнув его по спине.
Парень не понял его.
– Я откалываю, ты – сгребаешь лопатой, – объяснил он, толкая его локтем в бок, отчего юноша согнулся почти пополам. – Я сделал тебе больно, цыпленок? – пошутил тот.
Габриэль хотел ответить, но заметил человека за колючей проволокой. Еще одна группа заключенных построилась на плацу для раздачи ежедневной нормы, и его взгляд остановился на знакомой фигуре, на мужчине небольшого роста с сутулыми плечами.
– Папа… – прошептал он.
Несмотря на плохое освещение, Габриэль увидел, что Сероп едва стоит на ногах, и забеспокоился.
– Итак. – Сергей, начальник смены, вышел вперед и, подняв руку, потребовал общего внимания. Скрепя сердце Габриэль вынужден был оторвать взгляд от отца. – Для вновь прибывших: сегодня мы идем на обычный объект. Мы намечаем дорогу, обходную, если быть точным, между лагерями номер одиннадцать и номер двадцать семь. Все работы должны быть завершены к весне. В районе есть болото, и, как только появятся комары, работать станет невозможно. А поскольку математика – это не выдумка, это сама жизнь, нам надо закончить двадцать один метр дороги сегодня, как и каждый день. Так что я буду стоять у вас над душой и буду беспощаден. Вы же знаете, каково наказание для лодырей, верно, Червь?
Беззубый парень вздрогнул. Он дремал стоя.
– Конечно, – с готовностью ответил он, – кто не работает, тот не ест. – И он зашелся в странном смехе. Пар теплого воздуха, вырвавшийся изо рта, скрыл его больные десны.
– Ну, так пошли, – скомандовал Сергей.
Габриэль обернулся в надежде еще увидеть отца, но на плацу уже никого не было.
Они шли в дымке, которая постепенно рассеивалась, в сопровождении вооруженных конвоиров. Небо над их головами медленно светлело.
– Что с тобой случилось? – спросил Гора, шагая рядом с Габриэлем. – Ты что, призрак увидел?
Юноша не ответил.
– Ну, так что? – настаивал тот.
Они обошли стороной лес и свернули на утрамбованную просеку. Ледяной ветер свистел меж ветвей деревьев.
– Ну и черт с тобой! – сплюнул Гора.
– Я увидел отца.
Мужик сдержал смешок:
– Так вы здесь всей семьей, и где же дедушка?
Габриэль сверкнул на него глазами.
– Да ладно, что же вы такое натворили, должно быть, что-то ужасное, а?
Юноша покачал головой:
– Они нашли книжку в доме. Не книжку даже, а только ее обложку.
– Только? А остальное?
– Осталось у моей сестренки. Куда она положила, не знаю, но они не нашли.
В этот момент над их головами всполохнул яркий свет, будто радуга, и он замолчал от неожиданности. Три сияющих полосы возникли в небе и заволновались, как марлевые шторы под легкими порывами бриза. Они были ярко-зеленого цвета, почти люминесцентные, с розовой каемкой. А в середине билось темно-фиолетовое сердце.
– Северное сияние
[30], – сказал кто-то.
Колонна замедлила шаг, и все в удивлении подняли головы.
– Это Господь с нами говорит.
Габриэль смотрел с открытым ртом. Это чудо природы вызывало в нем смешанное чувство восхищения и страха, но более всего уверенности, что это знамение – доказательство величия Бога. В сердце его появилась надежда, и после долгого перерыва он снова подумал о Новарт. Ему жаль было не разделить с ней это чувство. Новарт была его маленькой ученицей, он всегда старался научить ее всему, что знал сам, любить красоту, ценить добро и справедливость, воспитать в ней благородные чувства.
Его сестренка была не просто очень умной, но хитрой и проницательной, та еще девчушка, способная добиться своего без особых усилий. Ее проворство – типичная способность многих женщин – веселила Габриэля. Делая вид, что не замечает ее выходки, он предоставлял ей свободу действий и все прощал, находя неотразимой ее детскую наивность.
– Что это за язык? – спросила однажды вечером Новарт брата, который читал рассказы Сарояна.
– Английский.
– Но Сароян армянин.
– Да, но он родился в Америке, как я родился в Греции.
– Ты умеешь читать по-английски?
– Я начал изучать его в Патрах. В школе у меня была замечательная учительница.
– Ты научишь меня тоже? – взмолилась девочка, с восхищением перелистывая страницы.
Габриэль улыбнулся:
– Я могу рассказать тебе одну из историй, если хочешь.
Новарт округлила глаза от счастья:
– Какую?
– «Отважный молодой человек на летающей трапеции».
– Про что эта история?
– Про одного безработного во времена Великой американской депрессии.
– Депрессии?
– Это такой экономический кризис, ну, в общем, когда дела идут плохо и люди становятся все беднее и беднее.
Новарт понимающе кивнула и свернулась калачиком на софе рядом с братом. Перефразируя текст, чтобы сделать его понятнее, Габриэль рассказал грустную историю об одном дне молодого писателя в терпящем бедствие мире. Он рассказал ей о том, как безуспешно искал писатель работу и как был вынужден продать все свои вещи – книги, одежду, дорогие ему предметы, – чтобы купить что-то поесть. И, наконец, как он остался без гроша в кармане, и лишь единственный цент, новехонький пенни, только что с монетного двора, ярко блестел на столе в его мансарде.
