Но ей это было крайне необходимо, потому что дети были ее единственной компанией.
Малыши непонятно агукали, и мать посчитала, что они не согласны со списком подарков. Каждый хотел что-то другое.
– Если так, то я вам ничего не куплю, – пожурила она их.
Дети расширили глазки и замолчали. Но один из них снова заулыбался, и тут же его скопировал второй. У Сатен поднялось настроение, и она крепко прижала их к груди.
Спустя некоторое время она поднялась на лысый холм, испещренный зелеными камнями. Ветряная эрозия придала им странные формы. Один даже походил на рассерженного рычащего льва, и Сатен села на него верхом, положив суму с детьми в его распахнутую пасть.
– Ваш отец где-то здесь сейчас работает для нас, – сказала она детям, блуждая взглядом по горе Крионери. – Вы плод нашей любви. И неожиданность, потому что мы не ждали вас вместе. Но когда вы вышли из моего живота, потому что вы именно здесь были, вот здесь, девять месяцев, – и она погладила рукой свой живот, – мы были несказанно рады. – Потом, прижав их к себе, будто желая увериться, что оба младенца с ней в безопасности, она добавила: – Вы мое солнышко и моя луна. Разве может одно существовать без другой? – Затем она положила их так, чтобы они оказались лицом к лицу. – Посмотрите на себя, – потребовала она.
Братья улыбнулись, им понравилась только что придуманная мамой игра. Они протянули друг к другу ручки и дотронулись слегка, пальчик к пальчику. Ей было так смешно наблюдать, как два совершенно одинаковых создания делают одни и те же движения. Мать взялась за пухленькие запястья и решительно разорвала уже порядком истрепавшиеся тесемки. Потом она связала их вместе и бросила по ветру.
– Вот и все, – сказала она, следя за полетом этой единой теперь тесемки, пока та не исчезла в темноте. – Теперь вы неразлучны.
Она выпрямилась и глубоко вздохнула, затем подняла глаза к небу, усыпанному звездами.
– Сурп Астватц, – обратилась она к Всевышнему, подняв руки к небу, – храни их. И пусть проклят будет тот, кто сделает им плохо! – прокричала она со злостью, будто предчувствуя что-то. – Навсегда, – завершила она, обращаясь к луне, которая в этот момент выглянула из-за облака. Это была полная луна с серебристым ореолом. Лунный свет осветил голову Сатен. Она казалась Мадонной с двумя младенцами на руках.
Вселенная слушала ее в молчании, может быть, зная о жестоком роке, который был для нее уготован.
Сероп медленно шел с мешком на плечах по главной дороге Неохори.
Три дня он ходил под дождем и ветром и страшно устал. Чтобы как-то держаться на ногах, он ел аганари, дикие артишоки, колючие и безвкусные, смородину и плоды арбутуса. Он пил дождевую воду и один раз козье молоко, только что надоенное, которое один жалостливый крестьянин ему предложил. Днем он отдыхал в тени какого-нибудь дерева, а ночью спал в полуразрушенных хлевах.
Он заходил во все селения, какие попадались ему на пути, предлагая людям свои красивые кундуры ручной работы.
– Примерьте хотя бы, – говорил он, расставляя их на покрывале на главной площади.
Прохожие останавливались, бросали быстрый взгляд, кривили рот. Какая-то старушка даже пощупала пару. Но никто не захотел примерить и тем более купить.
– Откуда ты? Мы не хотим здесь чужестранцев, – сказал ему мужчина с подозрительным видом.
– Вы приносите болезни, – добавил другой.
Кто-то даже пригрозил ему, замахиваясь и пиная ногами его товар:
– Убирайся отсюда, уходи туда, откуда пришел!
Люди боялись.
Малярия добралась и до их селений, сея боль и смерть. Сероп дошел до Неохори уже к вечеру. В своих скитаниях он дошел почти до края земли и вот оказался в этом городке в забытой богом долине.
Теперь он осматривался на главной улице и никак не мог понять, почему в округе нет ни одной живой души. Площадь была пуста, витрины кофейни закрывали жалюзи. Из домов с закрытыми ставнями не доносилось ни звука.
Вдруг из-за полуразрушенной стены появился небольшой кортеж. Во главе его шел священник в развевающейся черной рясе, с длинными волосами, собранными в пучок, в руках он держал крест и кадило. Сразу же за ним Сероп увидел два гроба, один был маленький, выкрашенный в белый цвет, наверняка детский. Послышались приглушенные рыдания, стенания и вздохи родственников, пришедших на похороны. Молодого мужчину поддерживал другой, шедший рядом, скорее всего брат, уж больно они были похожи. Мужчина шел, спотыкаясь, по булыжной мостовой. Совсем сломленный, небритый, время от времени он протягивал руку и трогал гробы, будто хотел соединиться с ними навечно. Рядом с ним девочка, скорее всего дочь, держала его за руку, обессиленно прислонясь головкой к его боку.
– Где мама, где мой братик? – спрашивала она, всхлипывая.
Потрясенный этой сценой, Сероп стоял не двигаясь. Мешок соскользнул у него с плеча и упал, раскрывшись, и из него выпали и покатились по дороге тапочки. Тогда он наклонился и стал спешно их собирать, а когда выпрямился, то увидел, что похоронная процессия стоит перед ним.
Священник обернулся, и гробы поставили на землю для благословения.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – читал священник, размахивая кадилом с ладаном, – все мы вышли из земли, в землю и вернемся.
Затем по его сигналу с гробов сняли крышки.
Сероп увидел в большом гробу молодую и красивую женщину с гладкими каштановыми волосами и утонченным лицом, одетую в широкое платье из черного кружева, которое только подчеркивало бледность ее кожи. В маленьком гробу лежал ангелочек с ручками, сложенными на груди, и пожелтевшими от жестокости смерти ногтями.
– Нет! – закричал молодой мужчина и, высвободившись из объятий своего брата, бросился на жену, приподнял ее голову с подушки в цветах и прижал к себе, покрывая поцелуями все лицо, не в силах сдержать душевного порыва. Потом он упал на маленький белый гробик и в последний раз обнял тельце своего ребенка. – За что? За что? – повторял он в отчаянии и в слезах.
Сероп не мог отвести взгляд от этой тягостной и мучительной сцены, всеми фибрами души чувствуя боль вдовца, и наконец дошел до того, что стал мысленно просить Бога в его бесконечном милосердии вернуть к жизни эти два тела.
А когда процессия тронулась дальше, он был настолько впечатлен, что ему почудилось, будто он узнал Сатен в молодой мертвой матери.
Его поразил дикий страх, и тогда он побежал прочь от этого места, волоча за собой мешок и теряя по дороге тапочки. Но ему было все равно, потому что в этот момент он больше всего на свете хотел вернуться домой, прижать к себе Сатен, сказать ей, как он любит ее, как ему повезло с такой женой, как она. И что он рад, что у них близнецы, которых он любит больше всех на свете.
Он хотел пообещать ей, что скоро уже сможет содержать семью как положено, что они никогда больше не будут страдать от голода и холода.
