У Сатен был жар.
Она простыла на прогулке. Уложив детей спать и почувствовав озноб, она легла в постель и укрылась одеялом.
Вот уже несколько лет она не испытывала больше ощущения потерянности и озноба, которые обычно предвещали эпилептический припадок.
«Боже, что со мной? – подумала она испуганно. – Кто же будет смотреть за детьми, если я заболею?» – Эта единственная мысль крутилась у нее в голове, пока температура неуклонно росла. Нет, она должна бодрствовать, не сдаваться болезни. Но она все больше слабела и после многократно повторившейся рвоты откинулась на кровать, окончательно обессилев.
– Любимая, – позвал ее Сероп, испугавшись.
Он только что вошел, промокнув до нитки, попав под вновь начинающуюся грозу с ослепительными молниями и громом, от которого, казалось, содрогалась Земля.
– Жена, что с тобой? – Он повысил голос и потряс ее за плечи. Затем он осмотрел ее всю: прежде он не замечал, что она так исхудала и осунулась. А теперь бедняжка пылала, и жар ее чувствовался даже на расстоянии.
– Что же мне делать? – спрашивал себя Сероп в отчаянии, глядя на лицо жены, на ее пожелтевшую кожу, закрытые синюшные веки, потрескавшиеся губы с засохшей рвотой. Сатен еще дышала, но как долго она продержится?
Ужас сковал его. Сознание оцепенело, он никак не мог сосредоточиться, чтобы обдумать способ, как спасти Сатен. Ему казалось, что он проваливается в зыбучие пески все быстрее и быстрее.
Он хотел закричать: «Помогите!»
Но не было никого, кто мог бы протянуть ему руку помощи.
В этот момент молния осветила колыбель.
Один из детей проснулся и молча смотрел на него.
И Серопу почудилось, что мальчик смотрит на него с презрением. Осуждает за несостоятельность и неспособность бороться, за то, что он так легко опускает руки. Он заметил, что ребенок сидит в колыбели, все время поворачиваясь к нему лицом. Может быть, чтобы было легче наблюдать за ним, осуждать его с этим видом всезнайки, посмеиваться над ним.
Это коварный ребенок с дурным глазом, приносящим несчастье.
Демон во плоти.
Много лет спустя, кляня себя, он задавался вопросом: возникла ли у него эта мысль от отчаяния или, того хуже, была самооправданием того, что он совершил позже?
Он приблизился к ребенку, а тот сразу же прильнул к брату, крепко обнял его, уткнулся личиком ему в грудь, слушая дыхание, и обхватил ножками.
Отец схватил его с досадой и вынул из колыбели, вырвав из объятий брата, который отчаянно плакал, будто сознавая то, что должно было случиться.
Когда Сероп вышел из дома с закутанным ребенком на руках, небо пересекла такая молния, что он, испугавшись, оступился.
– Господи, прости меня! – прокричал он, когда земля содрогнулась от раската грома.
Он добрался до порта под проливным дождем и направился к площади, откуда обычно грузовики уезжали в Афины. Он огляделся в поисках Живана, на которого теперь возлагал все свои надежды. В скорости он узнал его грузовик с ярко-желтой кабиной, выделявшейся на фоне других. Машины были припаркованы в ряд в ожидании, когда закончится гроза, никто не хотел отправляться в далекий путь до столицы под таким ливнем. Сероп приблизился, идя вдоль стены старого здания и укрывая ребенка широкими полами своего плаща.
– Чего это ты подкрадываешься? – спросил водитель с издевкой, укрывшись под козырьком рядом со своей машиной.
Сероп сделал вид, что не понял.
– Брат, помоги мне, – взмолился он.
Живан глубоко затянулся, осветив на мгновение лицо огоньком сигареты, и поправил кепку на затылке. Он посмотрел на Серопа исподлобья, но не произнес ни слова.
– У меня здесь, под этим… – заикаясь, стал объяснять Сероп, показывая на плащ.
Живан засмеялся:
– Товар, что ли?
– Моей жене очень плохо. Она может умереть, а у меня нет ни гроша, чтобы позвать врача и купить лекарства.
Живан пожал плечами:
– Мне-то какое дело?
– Если я отдам его, то смогу хотя бы спасти ее, а вместе с ней другого, иначе мы все погибнем.
Живан повернулся и собрался уходить.
– Умоляю тебя, – прошептал Сероп, положив дрожащую руку ему на плечо.
– За это дело надо было хвататься сразу же, когда был случай. А теперь поздно, – ответил Живан.
Сероп обогнал его и преградил путь.
– Смотри, какой красивый, – зашептал он, слегка отодвинув полу плаща.
Показалась головка ребенка. Малыш моргал от яркого света или дождевых брызг, которые летели ему в лицо, и смотрел вокруг с удивлением и растерянностью, будто детеныш, оказавшийся вдали от своей норы.
Живан мельком взглянул на него и фыркнул:
– Ну, не знаю, не могу ничего обещать.
– Это здоровый и красивый ребенок, где еще они найдут такого?
– Да ты, я погляжу, стал настоящим торговцем.
– Если моя жена умрет… – Сероп заплакал.
– Перестань! – раздраженно сказал Живан, глядя на него с пренебрежением. – Жди меня здесь, никуда не уходи. Мне надо позвонить.
Одним щелчком пальцев он далеко отбросил окурок, поднял воротник куртки, надвинул на брови кепку и побежал под дождем. Сероп смотрел ему вслед, пока тот не скрылся среди людей, толкавшихся у здания таможни. Он прищурился и рассмотрел стрелки на башенных часах невдалеке: было уже двадцать минут девятого, хотя по-прежнему темно. Жалобный писк ребенка встревожил его. Мальчик дергался под плащом, старался освободиться, ему не хватало воздуха. Сероп заметил брошенные ящики в углу под козырьком. Он взял два из них, сел на один и положил ребенка в другой, как в кроватку.
Он ждал возвращения Живана, постоянно поглядывая то на здание таможни, то на башенные часы. Он трясся как осиновый лист. Влажная одежда уже почти высохла на нем. Вот уже сутки как он ничего не ел и не пил.
Увидев Живана, он вскочил, и сердце его бешено забилось. Потом он взял ребенка на руки и крепко прижал его к груди, почувствовав запах того, что несколько часов назад находилось в ящике.
– Тебе повезло! – крикнул водитель уже издалека.
Сероп выпрямился.
– Слушай меня внимательно! – Живан говорил резким тоном. – Никаких вопросов, никаких «я передумал», – пригрозил он, приблизив кончик своей сигареты. – Понятно?
Сероп кивнул. Живан подождал немного, окинув его взглядом, прикидывая, способен ли он выполнить условия договора.
– Вот адрес, – наконец сказал он. – Улица Виллари, номер семь. На домофоне три «альфы», это в районе площади Омониа, в самом центре Афин.
Сероп слушал его с затуманенным взором.
