Ее глаза наполнились слезами.
– Если его не лечить, у него лопнет голова, – сказала она, размахивая руками.
Старуха, сидевшая рядом с Серопом, вздрогнула от ужаса.
– По, по, Панагья му
[47], – прошептала она и перекрестилась.
– Мне сказали: отвези его к профессору Аливизатосу, он волшебник. Вот уже несколько лет мы ездим из Пиргоса в Афины каждые три месяца, у нас уже не осталось ни гроша, мы все продали. Но я не жалею. Я только хочу, чтобы он поправился.
– Мама, покажи петуха, – закричал ребенок с набитым ртом, кусочек феты прилип к его губе.
– Веди себя хорошо, не кричи!
– Петуха! – настаивал мальчик, мгновенно покраснев. Ясно было, что он не отстанет, пока его требование не будет удовлетворено.
Мать раздраженно покачала головой:
– Он хочет, чтобы я показала вам подарок, который мы везем профессору.
Затем, ворча, она наклонилась и начала искать что-то под лавкой в своих свертках, вытащив на свет корзинку. Медленно приподняла крышку и показала курицу с болтавшейся головой. Клюв ее был чуть приоткрыт, и из него торчал язычок, розовый гребешок едва дрожал, красно-серебристые перья отсвечивали в слабом освещении купе. На горле у нее был длинный и глубокий порез.
Испугавшись, ребенок Серопа начал плакать и ухватил отца за шею в поисках защиты.
Круглый глаз курицы, испачканный кровью, уставился на Серопа.
Под номером семь на улице Виллари Сероп нашел небольшое здание в неоклассическом стиле.
Он прибыл в Афины еще затемно, после семичасовой поездки. На станции Пирейской он обратился к прохожим, и ему посоветовали сесть в трамвай нового маршрута под названием «Бестия», который пересекал город с севера на юг. Этот трамвай и привез его на подземную остановку на площади Омониа, в самом сердце столицы. Жизнь такого города, как Афины, огромного и полного развлечений, на время отвлекла его от мучительных мыслей. Ребенок, кажется, уже привык сидеть на руках у отца. Впервые они проводили так много времени вместе. Малыш крепко обнимал его, обхватив за шею, пока они шли в толпе, и даже чмокнул в щеку. Так они шли по леофорос, широким и изящным бульварам, останавливались у витрин магазинов, восхищались элегантностью людей, рассматривали проезжавшие мимо сверкающие машины. Сероп показал ему издалека воздвигнутую на холме и доминирующую над городом величественную громаду Парфенона. Он мог бы сойти за одного из многих отцов в туристической поездке с сыном, если бы не был одет в лохмотья и не смотрел так затравленно, будто объявляя заранее о преступлении, которое собирался совершить.
Он остановился перед открытой парадной дверью и, задрав голову, посчитал этажи. На третьем окно было открыто настежь, и створка ставни хлопала на ветру. Он уставился на нее. «Если кто-нибудь закроет ее, пока я вдохну пять раз, значит, все будет хорошо», – загадал он. Он вдохнул уже в четвертый раз, но ничего не случилось. Тогда он задержал дыхание, но быстро почувствовал, что задыхается. Он готов был уже сдаться, когда увидел молодую женщину, выглядывающую из окна. У нее была очень светлая кожа, и светлые волосы развевались на ветру, как шелковые нити. Она протянула руку ладонью вверх, будто держала что-то. Голубь сел ей на руку и начал поклевывать семена, которые она ему предлагала.
«Какая добрая», – подумал Сероп.
Женщина встретилась с ним взглядом и несколько секунд наблюдала за ним с голубем на руке. Сероп подумал, что сейчас она заговорит с ним, по крайней мере, он надеялся на это, но она только улыбнулась ему и, когда голубь улетел, аккуратно притворила ставню и скрылась в глубине комнаты.
* * *
– Куда вы идете? – спросил подслеповатый консьерж.
Сероп вошел в холл, шаркая ногами, с ребенком на руках, и консьерж принял его за бродячего торговца.
– Три «альфа», – ответил Сероп, словно это был пароль.
Тот посмотрел на него с сомнением. Что нужно такому бедолаге в офисе, занимающемся импортом и экспортом? За много лет службы он видел, как туда ходили только хорошо одетые мужчины с накрахмаленными белыми воротничками и в лакированных туфлях.
– Третий этаж, – наконец сказал он и указал на лифт.
– Можно я по лестнице? – Сероп не знал, как пользоваться лифтом, да и не хотел садиться в эту железо-деревянную коробку, подвешенную на канатах.
Консьерж пожал плечами.
– Если тебе все равно, – проворчал он, переходя на «ты», и поднял трубку телефона, нажимая на какие-то кнопки.
Сероп медленно поднялся по лестнице, тяжело дыша от усталости.
Дверь с табличкой, на которой были изображены три «альфы», была приоткрыта. Он слегка толкнул ее и вошел в маленькую гостиную с письменным столом и двумя диванчиками у стен. Где-то в квартире зазвонил телефон, и тут же он услышал громкий мужской голос, который говорил на неизвестном Серопу языке.
– Брат, как поживаешь? – неожиданно возник Мартирос. Он вышел из боковой двери, как всегда, элегантно одетый. Он собрался было обнять Серопа, но отступил, увидев ребенка у него на руках. – У тебя усталый вид, – только и сказал он.
Сероп кивнул.
– Тебе что-то нужно? – спросил Мартирос, кивая на ребенка. – Наверняка он хочет есть, да вы оба голодны, я думаю.
Казалось, Сероп даже не слушал его. Он молча стоял посреди комнаты с растерянным видом.
Другой человек, маленький и худой, появился из темноты коридора. Укутанный в широкий шарф, который скрывал почти пол-лица, на глазах темные солнечные очки, очевидно было, что он не хотел быть узнанным. Незнакомец едва кивнул головой в знак приветствия и заинтересовался ребенком.
– Покажите мне его, – произнес он на греческом с явным затруднением.
Мартирос взял ребенка из рук Серопа, но так естественно, будто любящий дядя, который хотел дать отдохнуть уставшему отцу.
Сероп не думал, что ему больше не вернут сына, и отдал ребенка. Мартирос был ему как брат, он доверял ему.
Ребенка уложили на стол и быстро раздели. Потом оба мужчины внимательно обследовали голенькое и беззащитное тельце, осмотрели рот, уши, мяли пальцами повсюду, сжимали и разжимали ручки и ножки, приближали к глазам лампу. Сероп стоял неподвижно, глядя, как его сына рассматривают, будто товар, и в какой-то момент заметил маленькое запястье.
Запястье, на котором не было красной тесемки.
– Подождите, я ошибся, – прошептал он. – Я ошибся! – повторил он, повышая голос, и сердце его чуть не выскочило из груди.
Двое повернулись и посмотрели на него.
– Я думал, что все ясно. Живан ведь четко объяснил тебе, никаких передумываний, – предостерег его Мартирос.
Сероп увидел в его глазах безжалостность, которую раньше никогда не замечал за ним, и понял, что слухи о нем были правдивыми.
