– Отдайте моего ребенка! – сказал он твердым голосом, расправив плечи.
Мартирос хотел было ответить, но этого не понадобилось. Человек с шарфом достал из пиджака свернутые в рулон банкноты, откашлялся и начал громко отсчитывать.
Тридцать сотенных.
Затем он положил деньги на стол рядом с ребенком. Сероп смотрел на банкноты как завороженный, как жертва, которую вот-вот проглотит змея.
Мартирос взял их и, приблизившись, сунул банкноты ему в карман.
– Вот увидишь, ты не пожалеешь об этом, – шепнул ему в ухо.
Когда незнакомец вместе с ребенком исчез в коридоре, в комнату вошел посыльный с подносом, на котором стояли чашки с дымящимся кофе и тарелочка с горячими слоеными пирожками с сыром.
– Куда он его понес? – крикнул Сероп.
– Он сейчас вернется, – соврал Мартирос. – А ты пока садись и поешь, – добавил он и подтолкнул Серопа к одному из диванчиков.
Сероп беспомощно упал на диван, больше не сопротивляясь. Он откусил пирожок и стал жевать, глядя на двухцветные туфли маклера. И про себя заметил, что кончики туфель были, как всегда, немного испачканы глиной.
Сатен осторожно спускалась по дороге. На небе постепенно все ярче проявлялась луна, пока солнце спешно скрывалось за горизонтом. Несмотря на каменистую дорогу, она была счастлива. Она шла, любуясь солнцем с одной стороны и луной – с другой, и удивлялась, как ей повезло увидеть оба светила одновременно. Потом она вспомнила, что у нее на плечах две головы, совершенно одинаковые. Она гордилась этими головами, будто ее физическое уродство – Божий дар, чудесное явление.
У нее было двойное зрение и двойной слух. Два носа, чтобы вдыхать ароматы, и два рта, чтобы вкушать.
Две головы, чтобы думать и мечтать.
И любить.
Как богиня какого-нибудь доисторического культа.
Вдруг солнце исчезло, а луна спряталась за скалой, и только слабый свет звезд освещал ее путь.
Тогда Сатен остановилась, испуганно оглядываясь вокруг. Она крутила головами во все стороны; бдительная и осмотрительная, она не доверяла миру без луны и солнца. И пока она решала, идти дальше или нет, ее пронзила острая боль: топор вонзился ей прямо в шею, отрубив одну из голов. Кровь хлынула рекой, и тут же платье пропиталось ею, и земля вокруг нее, и отрубленная голова покатилась вниз под откос.
Сатен закричала и проснулась. Потом одной рукой дотронулась до шеи, а другую протянула к люльке, стремясь в отчаянном порыве найти то, что – она уже знала – потеряла навсегда.
Обратный путь был для Серопа настоящим мучением. Мысль, что он продал ребенка, била как обухом по голове. Она была как гематома, которая поначалу кажется излечимой, но затем мало-помалу начинает распространяться в мозгу с пагубными последствиями.
Он сидел на лавке, но не мог держаться прямо: казалось, у него не было больше позвоночника, и он то и дело сползал то вправо, то влево, в ритм движению поезда. Пассажир, сидевший рядом с ним, вежливо отталкивал его, но скоро Сероп снова падал на него. Другие пассажиры в купе начали посматривать на него с удивлением, не понимая причины такого оцепенения. Сначала они думали, что он пьян, но от него не исходил характерный запах алкоголя. Тогда кто-то предположил, что он спит, но и эта версия отпала, потому что Сероп все время бормотал что-то вроде литании
[48]. Иногда он приоткрывал глаза и вперялся влажным и подернутым пеленой взором в одну точку, а затем снова закрывал их. Он не пошевелился, даже когда контролер попросил предъявить билет. Тому пришлось несколько раз хорошенько встряхнуть Серопа, прежде чем он наконец медленно достал билет трясущимися руками.
Какая-то женщина предположила, что он болен малярией, что вызвало некоторый переполох. Несмотря на то что проводник несколько раз опрыскивал купе, многие решили сменить место, согласившись даже стоять в проходе, потому что свободных мест не было.
На вокзале в Патрах ему помогли выйти.
– У тебя есть семья? Дом? – спросил его начальник станции.
Сероп не отвечал, а лишь смотрел на него грустно и безнадежно, как пес, который знает, что натворил что-то непростительное.
Его проводили до скамейки, усадили и оставили там. Он все больше наклонялся вперед, рискуя упасть лицом вниз.
– Надо позвать жандармов, – посоветовал кто-то.
– Нет, – прошептал Сероп, собрав весь остаток сил. – Это просто долгая дорога, сейчас мне станет лучше.
Он издалека увидел говуш, лагерь армянских беженцев, и заплакал, всхлипывая и дрожа всем телом. Колени его подкосились, и он чуть не упал.
– Господи, возьми мою душу, – шептал он не переставая, – я не достоин жизни.
По инерции он дотащился до своего барака, сердце его билось уже где-то под горлом. За несколько шагов от дома он остановился. Что ждало его внутри? Разрушенная семья. Все казалось ему другим, чужим, нереальным, он ужасался от одной мысли, что вот сейчас услышит трупный запах, уверенный, что его жена умерла.
Набравшись смелости, он собирался уже отодвинуть портьеру, когда Сатен опередила его, возникнув на пороге и преградив ему путь.
Сероп отступил, удивленный, что она жива и на ногах. Он внимательно посмотрел на нее, но от того состояния, в котором он ее оставил всего лишь день назад, не осталось и следа, за исключением красных и сухих глаз и неподвижных век. Радость от того, что она еще с ним, оживила его, и он на мгновение забыл о том, что сделал. Он приблизился, желая обнять ее, увериться, что это не сон и не видение. Он хотел зацепиться за нее и плакать вместе.
Но Сатен остановила его рукой:
– Где мой ребенок? – Ее взгляд был холодный как лед, а янтарные глаза сверкали как никогда.
Сероп потупил взор.
– Где он? – повторила она невозмутимо.
Сероп склонил голову.
Сатен прикусила губу, которая начала предательски вздрагивать.
– Если хочешь, входи, но знай, что я тебе больше не жена, а ты мне не муж, – сказала она и плюнула с презрением в землю.
И пока Фитиль, или точнее то, что от нее оставалось после болезни, вырывала себе волосы, напевая заунывную погребальную песню об агнце, принесенном в жертву, Сероп вошел в дом и положил на стол свернутые в рулон банкноты.
Выручку от продажи сына.
16
– Лев! – звал матрос в открытый люк, который вел на мостик.
Охранник поднял голову, наморщив лоб.
– Вот то, что ты искал, – и матрос бросил что-то.
Лев постарался поймать предмет, но не смог, тот отскочил и угодил прямо в одну из дырок решетки, которая закрывала мужскую половину. Предмет упал на пол, завертелся как волчок, покатился и исчез где-то между тел, скорчившихся на полу.
