Розакур угадала: Сатен еще не исполнилось шестнадцати.
– Почему ты женился на мне? – спросила Сатен в первую брачную ночь. Она лежала рядом с ним, нагая, после того как они занимались любовью.
– Потому что так было предначертано моей кисмет, судьбой.
Сатен насупилась, было очевидно, что она предпочла бы другой ответ.
– И потому, – продолжил Сероп, – что для меня ты всегда была самая красивая, и самая решительная, и самая умная. Я часто думал о тебе, но боялся, что ты не удостоишь меня даже взглядом.
Сатен засмеялась, и груди ее заколыхались. Капля крови испачкала простынь, неоспоримое доказательство ее девственности.
– А я думала, что ты хотел заткнуть рот старухе Фитиль!
– Нет.
– А как же сплетни про меня?
– У всех есть свои недостатки. Но я никогда не придавал значения тому, что говорят другие, – соврал он.
Сатен нежно погладила его плечо, и тогда он спросил ее в свою очередь:
– А почему ты согласилась выйти за меня?
– Потому что в тебе есть что-то детское, и это меня умиляет. Я хочу обнять тебя как мать, крепко обнять, успокоить и ободрить, что все будет хорошо, – прошептала она, глядя на него своими завораживающими янтарными очами. – И потом, мне хотелось иметь семью.
Сероп удивился ее мудрости и душевности, хотя она была на десять лет моложе его.
– Не стирай простынь. Повесь ее на улице, и чтобы было хорошо видно, – напомнил он чуть позже, вставая с кровати.
– Луссиа-дуду! – позвал он, обращаясь к бараку из заржавевших металлических листов. Сероп тяжело дышал и боролся с приступом тошноты, вызванным вонью из отхожих мест, смешанной с запахом жареного. Ему был хорошо знаком этот запах: Луссиа-дуду наверняка что-то стряпала. Он приблизился к окошку и заглянул внутрь. – Луссиа-дуду! – позвал он снова. Женщина стояла в нескольких метрах от него с вилкой в руке.
– А, сынок, я как раз жарю котлеты и за всем этим шипением не слышала, как ты подошел… – извинилась она и погасила конфорку. Подойдя к окну, она заметила страх в глазах Серопа. – Что, уже пора? – спросила она с сомнением.
Он кивнул.
– Прошу тебя, скорее, – взмолился он, нервным жестом теребя волосы.
Луссиа-дуду была женщиной неопределенного возраста. Когда ее спрашивали, сколько ей лет, она всегда отвечала: «Шестьдесят». Она была высокая и крепкая, с круглым лицом и выпученными глазами, типичными для людей с больной щитовидкой. Она прибыла вместе с другими беженцами в двадцать втором из Эрзерума
[11], в Анатолии. И когда Сероп осиротел, она помогала ему пережить то нелегкое время.
Их бараки стояли рядом, и Луссиа-дуду стряпала для него, стирала одежду, коротала рядом с ним вечера, когда он болел, лечила его разными травами, в которых хорошо разбиралась. Говорили, что на старой родине она была медсестрой и даже любовницей известного хирурга, который, однако, так на ней и не женился. У него она научилась многому, а в особенности акушерству, и ее сильные и решительные руки помогли почти всем армянским детям, которые появились на свет в лагере. «Туркам на зло!» – неизменно восклицала она в конце каждых родов, памятуя жестокость, с которой они истребляли ее народ. Затем, осмотрев новорожденного, она слегка шлепала его по попке, чтобы он заплакал и наполнил воздухом маленькие легкие.
Первый в жизни вдох.
– Тужься, дочка, дыши и тужься…
Луссиа-дуду подложила две подушки под поясницу Сатен и прикрыла пах простыней, потому что мужьям не дозволялось видеть, как расширяется эта часть тела во время родов.
– Как ты себя чувствуешь, любимая? – спрашивал Сероп. Одной рукой он гладил ее разгоряченное и искаженное болезненной гримасой лицо, другой – погружал в тазик с прохладной водой платок и промакивал ей лоб, шепча нежные слова.
– Мега Асдвац, прости, Господи, я никогда не видела такого огромного живота, – бормотала себе под нос повитуха, пока осматривала Сатен и мяла ее живот книзу. – Тужься теперь! – приказала она. Стиснув зубы, повитуха время от времени засовывала пальцы между ног роженицы, которая стонала и тяжело дышала от боли. – Сероп, помоги ей согнуться еще…
Наконец-то головка ребенка, испачканная в крови и слизи, застенчиво выглянула наружу.
– Вот он! – радостно воскликнула повитуха.
– Где? – спросил Сероп, совершенно растерявшись.
– Ты смотри за женой! – прикрикнула на него Луссиа-дуду. – Бог мой, это чудный мальчик! – объявила она, вынимая ребенка.
Сатен приподнялась, улыбаясь и стараясь увидеть своего сына, но острая боль пронзила ее, и она снова откинулась на подушки. Она билась в руках Серопа и кричала, корчась от боли в паху.
– Держи ее скорее! – приказала повитуха Серопу.
Это был необычный случай. Луссиа-дуду видела на своем веку много родов и прекрасно знала, какой опасности подвергалась роженица и какие несчастия могли поразить семью.
– Она кровоточит, – прошептала себе под нос старуха. Затем слегка шлепнула ребенка, и тот сразу же закричал, как мать. – Хороший мальчик, – сказала повитуха и положила его на кровать.
Сероп наклонил голову и в первый раз посмотрел на сына. Сердце его забилось. Ребенок дрыгал ножками и кричал, раскрыв беззубый ротик, лицо его посинело от натуги, глаза были плотно закрыты. Прядь медно-красных волос прилипла к лобику. Он лежал рядом с Сатен, весь в крови, все еще связанный с нею пуповиной.
«Это мой сын», – подумал Сероп, и на глаза ему навернулись слезы. Повитуха заворчала, вытирая бедра неподвижно лежащей, будто в обмороке, Сатен.
– Что происходит? – спросил ее встревоженный Сероп, поняв по ее лихорадочным и взволнованным жестам – что-то не так.
Но Луссиа-дуду была слишком занята, чтобы ответить ему. Она продолжала ощупывать все еще вздутый и твердый живот Сатен. Наконец повитуха засунула руку во влагалище и осторожно исследовала его изнутри. Когда она подняла голову, лицо ее выражало изумление.
– Черт меня подери, там еще что-то есть! – заявила она, пронзив Серопа своими выпученными глазами.
– Что? – шепотом спросил Сероп.
– Еще один плут ждет своей очереди, – ответила повитуха, указав на живот роженицы.
В бараке лагеря беженцев новая жизнь пыталась вырваться на свет Божий.
– Еще один? – растерялся Сероп и непроизвольно посмотрел на Сатен, чтобы увидеть ее реакцию, но она неподвижно лежала, положив голову ему на плечо, потеряв сознание от ужасной боли.
– Приведи жену в чувство, – приказала ему Луссиа-дуду.
– Как?
