Кентон слушал. Эти странные слова уняли его гнев. Он тоже знал Малдрону из древнего Ура, он читал то самое стихотворение, которое цитировал царь, когда изучал глиняные таблички, раскопанные Хайльпрехтом в песках Ниневии, – в другой жизни, сейчас уже наполовину забытой. Невольно он заговорил, вспомнив начало последнего мрачного станса:
– Было, не было – все едино, нарисована жизни картина…
– Что? – вскричал царь. – Ты знаешь Малдрону! Ты… – Снова превратившись в короля Коля Старого, он затрясся от смеха. – Продолжай! – повелел он.
Кентон тоже рассмеялся, глядя прямо в моргающие глаза царя, и, пока Владыка Двух Смертей убивал время при помощи кубка и графина, он прочел строфу, написанную в мерном ритме похоронного марша:
Хоть приятно играть с судьбою,
Злато сыпать щедрой рукою,
Но уже приоткрылась дверь.
И сказал он: «Твой путь отмерен,
И чему бы ты ни был верен,
Не имеет значенья теперь».
Все, что было, рассыплется прахом,
И с каким бы ни жил размахом,
Нынче гонка завершена.
И сказал он: «Отринь сожаления,
Если смерть повстречать без волненья,
Ничего не отнимет она».
Было, не было – все едино,
Нарисована жизни картина.
И таков был его завет.
Так сказал он: «Пусть зависть снедает
Тех, кто жив, к тем, чей срок наступает,
Ну а тех – к нерожденным на свет».
Царь долго сидел молча. Наконец он встал, поднял графин и кивнул одной из девушек.
– Он пьет со мной! – провозгласил царь, указав на Кентона.
Лучники расступились, позволяя пройти чашнице. Она остановилась перед Кентоном, поднесла графин к его губам. Он сделал большой глоток, поднял голову и благодарно кивнул.
– Кланет, – сказал царь, – человек, который знает Малдрону Урского, не может быть рабом.
– Господин, – упрямо ответил черный жрец, – меж тем этот человек – мой раб.
Правитель Эмактилы снова замолк, отпивая то из кубка, то из графина, переводя взгляд с Кентона на Кланета.
– Подойди, – приказал он, указывая на Кентона и на место рядом с китайцем.
– Господин! – произнес Кланет уже неуверенно, но все еще упрямо. – Мой раб останется рядом со мной.
– Так ли это? – рассмеялся царь. – Язва на теле гнуса! Так ли это?
По залу пронесся скрип натягиваемых луков.
– Господин, – вздохнул Кланет, склонив голову, – он подойдет к тебе.
Шагнув вперед, Кентон увидел, как черный жрец скрежещет зубами, услышал его тяжелое дыхание, как у человека после долгого бега. Ухмыляясь, Кентон прошел мимо расступившихся лучников и остановился перед царем.
– Человек, который знает Малдрону, – улыбнулся царь. – Тебе любопытно, отчего я один обладаю властью большей, нежели эти жрецы и все их боги? Что ж – это оттого, что во всей Эмактиле лишь у меня одного нет ни богов, ни суеверий. Я человек, который верит лишь в три вещи. Вино – ибо иногда оно позволяет видеть яснее, чем боги. Власть – которая вместе с мудростью человека позволит ему стать выше богов. Смерть – которая ни одному богу не подвластна и которую я дарю по собственной воле.
– Вино! Власть! Смерть! – провозгласил китаец.
– У этих жрецов много богов, каждый из которых ревнив. Хо! Хо! – рассмеялся царь. – У меня нет богов. Потому я справедлив ко всем. Справедливый судья не должен иметь предубеждений и верований.
– У нашего господина нет предубеждений! – воскликнул китаец.
– У него нет верований! – отозвались лучники.
– Я на одной стороне весов, – кивнул король. – На другой же – множество богов и жрецов. Я верю в три вещи. Вино, власть, смерть! У тех, кто тянет вниз другую чашу, верований во много раз больше. Оттого я перевешиваю их. Если бы против меня был лишь один бог, одна вера – услышь, я был бы побежден! Да – три к одному. Это парадокс, но в то же время это истина.
– Слова царя Эмактилы истинны! – прошептали лучники.
– Лучше, когда в твоем колчане три прямых стрелы, чем три изогнутых. Если в Эмактиле появится человек лишь с одной стрелой и эта стрела будет прямее, чем мои три, – этот человек будет править вместо меня, – улыбнулся царь.
– Лучники, слушайте царя! – провозгласил китаец.
– И вот, – радостно продолжил король, – поскольку все жрецы завидуют друг другу, они сделали меня – человека, который не верит ни одному богу или жрецу, – царем Эмактилы, чтобы я хранил меж ними мир, удерживал их от того, чтобы уничтожить друг друга. И вот, поскольку у меня десять лучников на одного их лучника и двадцать мечников на одного их мечника, я процветаю. Хо! Хо! – рассмеялся царь. – Вот что есть власть!
– Наш господин есть власть! – вскричал китаец.
– А обладая властью, я могу пить, сколько захочу! – рассмеялся царь.
– Наш господин пьян! – прошептали лучники вдоль стен.
– Пьяный или трезвый – я Владыка Двух Смертей! – хихикнул правитель Эмактилы.
– Двух Смертей! – прошептали лучники, кивнув друг другу.
– Для тебя, человека, который знает Малдрону, я сорву с них покровы, – сказал царь.
– Лучники по бокам и сзади, пригните головы! – прокричал китаец.
Мгновенно головы лучников, стоявших вдоль трех стен, склонились к груди.
Вуали спали с фигуры, возвышавшейся по левую руку царя.
Под ними оказалась женщина, смотревшая на Кентона глазами, в которых светились заботливость матери, стыдливость девы, страсть любовницы. Ее нагое тело было безупречно. В ней мать, дева и любовница сочетались в идеальной гармонии. От нее веяло ароматом всех весенних ручейков, когда-либо ласкавших землю. Она была дверью в волшебные миры, воплощением красоты и радости в жизни. Она была сладостью жизни, ее надеждами, ее восторгами, ее тягой и смыслом. Глядя на нее, Кентон понимал, что жизнь нужно прожить быстро. Что она ценна и полна чудес. Она наивысшая ценность, и с нею нельзя расставаться!
Он понимал, что смерть ужасна!
Кентон не чувствовал вожделения к этой женщине, но она раздувала в нем пламя влечения к жизни.
В правой руке она держала странно выглядевший инструмент – длинный, с острыми клыками и рядами когтей.
– Ей я отдаю лишь тех, кого особенно невзлюбил, – рассмеялся царь. – Она убивает медленно. Глядя на нее, люди цепляются за жизнь яростно, изо всех сил. Каждый миг, который она вырывает у них этими когтями и зубами, обходится им в вечность борьбы со смертью. Медленно она отбирает у них существование, и они воют, цепляются за нее, отворачивают от смерти упрямые лица. А теперь – смотри!
Спали вуали с фигуры, стоявшей справа.
