Мужчины отодвинули очередной полог, и один из слуг надавил на панель на стене. Дверь открылась. Я прошел в неожиданно просторную комнату с высоким потолком, обшитую темным деревом. Освещение было тусклым, но я разглядел резные шкафчики, астролябию и большой стол, заваленный свитками и книгами в кожаных переплетах. Успев оглянуться, я увидел, как дверь закрылась, – и теперь казалось, что ее и не было вовсе, настолько она сливалась с обшивкой комнаты. Тем не менее я был уверен, что смогу отыскать ее вновь, если понадобится.
Мужчины провели меня в дальний правый угол комнаты, отодвинули еще один полог, и из проема ударил желтоватый свет. Они поклонились, и я прошел в дверь.
Я очутился в восьмиугольной комнате около двадцати футов в диаметре. Восемь стен закрывали шелковые гобелены потрясающей красоты. Все они были синевато-зелеными, цвета морской волны, и на каждом был запечатлен какой-то подводный пейзаж: странной формы и цвета рыбы плавают в зарослях пушистой ламинарии; актинии шевелят ядовитыми щупальцами, похожими на лепестки каких-то удивительных цветов; золотые и серебристые крылатые змеи стерегут коралловые замки. В центре комнаты возвышался стол, в мерцании высоких свечей поблескивали старинный хрусталь, тонкий фарфор, антикварное серебро.
Я отодвинул полог, обнажая проем, в который только что вошел. Но двери там не было…
И тогда я услышал смех, напомнивший мне плеск морских волн. Смех Дахут… Она появилась в дальнем конце восьмиугольной комнаты, отодвинув один из гобеленов. За ним открывался новый проход, и оттуда бил свет, отчего казалось, что вся ее фигура охвачена розоватым свечением. Глядя на ее красоту, я позабыл обо всем в мире – забыл даже, что мир вообще существует. С белых плеч ниспадало тонкое, будто паутинка, зеленое платье, едва доходившее ей до щиколоток. Мягкими складками оно напоминало столу, тунику древних римлянок. На ногах у нее были сандалии. Волосы она заплела в две косы, и бледное золото волос струилось меж ее грудей. Сквозь тонкую ткань явственно проступали очертания ее тела. Украшения она не надела – да они и не были ей нужны. Ее глаза и манили, и пугали меня, и нежность, и угроза слышались в ее смехе.
Подойдя ко мне, девушка опустила руки мне на плечи. От нее исходил аромат странного морского цветка, и это прикосновение, как и аромат, сводили меня с ума.
– Я вижу, Ален, ты еще остерегаешься меня. – Красавица заговорила со мной на бретонском. – Но сегодня ты уйдешь, только когда я позволю тебе сделать это. Я хорошо усвоила твой урок, Ален де Карнак.
– Когда же я преподал вам урок, мадемуазель? – Я едва нашелся, что ответить, не способный справиться с наваждением ее красоты.
– Давно… Это было так давно…
И мне почудилось, что угроза вытеснила всю нежность из ее взгляда. Брови сошлись на переносице.
– Я думала, мне будет легче произнести эти слова, которым суждено быть произнесенными, Ален. Я думала, что сумею все рассказать тебе сегодня. Думала, что слова хлынут бурным потоком… как воды хлынули в Ис. Но я в смятении… Воспоминания путаются, сменяют друг друга… Любовь и ненависть…
К этому моменту мне уже удалось восстановить самообладание.
– Признаться, я также обескуражен, мадемуазель. Мои знания бретонского оставляют желать лучшего, поэтому, возможно, мне трудно понять, что вы имеете в виду. Может быть, нам перейти на французский или английский?
На самом деле мне казалось, что бретонское наречие создает чрезмерную близость между нами. Другие языки возведут барьер между нашими сознаниями. А затем мне подумалось: но к чему мне барьер?
– Нет! – горячо воскликнула она. – И не называй меня больше мадемуазель, не называй де Керадель. Ты знаешь, кто я!
– Если вы не мадемуазель де Керадель, – рассмеялся я, – то вы морская дева Мелюзина… или Джулланар Морская…
[30] И я в безопасности в вашем… – я обвел взглядом гобелены, – аквариуме.
– Я Дахут, – торжественно произнесла она. – Дахут Белая. Дахут Теней. Дахут из древнего города Ис. Я возродилась. Возродилась здесь. – Она указала на свой лоб. – А ты Ален де Карнак, мой возлюбленный, моя великая любовь… моя коварная любовь… Поэтому – остерегайся меня.
И вдруг она прижалась ко мне и страстно поцеловала, столь страстно, что ее зубки поранили мне губу. Такому поцелую невозможно было противостоять, и я стиснул ее в объятьях – точно пытался удержать пламя во плоти. Она яростно оттолкнула меня – с такой силой, что я пошатнулся.
Подойдя к столу, она взяла кувшин и наполнила два высоких бокала белым вином.
– За наше расставание, Ален, – насмешливо произнесла красавица. – И за наше воссоединение. – Увидев, что я медлю, она добавила: – Не бойся, это не ведьмино зелье.
Я чокнулся с ней и выпил. Мы сели за стол, и по какому-то сигналу – я не увидел его и не услышал – вошли двое других слуг в столь же странных нарядах и подали нам ужин. Делали они это необычно – стоя на коленах, на манер древних рабов.
Вино было превосходным, ужин изумительным. Но мадемуазель Дахут почти ничего не ела и не пила. Все это время она молчала, то погрузившись в собственные мысли, то глядя на меня – с той же смесью нежности и угрозы. Мне еще не доводилось ужинать с такой красивой девушкой, которой мне нечего было сказать, ведь она сама хранила молчание. Мы походили на двух соперников в какой-то игре – игре, от которой зависели вопросы жизни и смерти. Мы продумывали ходы, изучали друг друга. Что бы это ни была за игра, у меня складывалось неприятное ощущение, что Дахут известно о правилах намного больше, чем мне. Возможно, их она придумала сама.
Из большой комнаты за скрытой дверью доносились приглушенные музыка и пение. Чудные мелодии, показавшиеся мне смутно знакомыми. И мне помнилось, будто те музыканты находились одновременно и в соседней комнате, и где-то далеко-далеко отсюда. Словно и не музыка то была, но тень музыки. Тень музыки? Мне вдруг вспомнилось, как Дик описывал пение тени, и по спине у меня побежал холодок. Я поднял взгляд от тарелки и увидел, что Дахут удивленно смотрит на меня. Удивленно и насмешливо. И тогда во мне проснулся гнев. Необъяснимый страх отступил. Да, она была красивой женщиной, опасной женщиной, но не более того. Только от меня зависит, насколько явной станет скрытая опасность. Я не сомневался, что Дахут знает, о чем я думаю. Она подала знак слугам, и те убрали со стола, оставив только вино.
– Выйдем на террасу, – будто невзначай сказала она. – Возьми вино, Ален. Оно тебе понадобится.
Рассмеявшись, я взял бутылку и бокалы и прошел за ней за гобелен, в комнату, откуда лился розоватый свет.
Это была ее спальня.
Как и предыдущая комната, спальня оказалась восьмиугольной, но стены были не прямыми, а наклонными, они широким конусом сходились наверху. Собственно, две комнаты составляли некое подобие двойной башни, и я подозревал, что стены здесь скорее декоративные: одно большое помещение потом оборудовали под два. В спальне стены покрывали такие же зеленоватые занавеси, только на них уже не было изображений. Проходя мимо, я заметил, что ткань меняет цвет: от темного, как океанские глубины, до светлого, как бледно-лазоревые воды отмели. На них двигались тени: всплывали из глубин и выныривали наружу, потом лениво скрывались вновь.
