Я попытался сосредоточиться на этом танце, но что-то вспыхнуло впереди, и бесформенная тень растаяла, исчезла, а свечение осталось, и только отворачиваясь, я мог увидеть танец тени. Она подергивалась в этом свечении, как муха, попавшая в паутину.
Но этот голос… Мне был знаком этот голос.
Тень плясала и трепетала, становилась больше – но так и не принимала форму, становилась меньше – но была все так же аморфна… вырывающаяся тень, попавшая в паутину света…
Тень!
– Собиратель, Алан, Собиратель в пирамиде, не позволь ему сожрать меня… Остерегайся, остерегайся Дахут, Алан… Освободи меня, спаси… спаси…
Это был голос Ральстона!
Я поднялся на колени, переполз на пол на четвереньках, не сводя глаз со свечения – стараясь сосредоточиться на подрагивавшей тени, тени с голосом Ральстона.
Огонек сузился – как зрачок того капитана на судне «Бриттис». Сузился, а потом сменил форму, превратился в ручку двери. Медную ручку, светившуюся в предрассветных сумерках.
На ручке сидела муха. Трупная муха. Она ползала по ручке и жужжала. А сквозь это жужжание прорывался голос Дика, сливался с ним. Затем жужжание слилось с голосом, заглушило его. Муха взлетела с дверной ручки, покружила надо мной и улетела.
Я встал.
«Что бы ты ни сотворила со мной на той яхте, Дахут, то была первоклассная работа», – подумал я.
Я посмотрел на часы. Начало седьмого. Осторожно открыл дверь. В коридоре царил покой. Никаких теней. Ни звука в доме. Все, казалось, спали. Но такая тишина показалась мне подозрительной.
Тихо прикрыв дверь, я увидел на ней задвижки – сверху и снизу. Я запер ее.
В голове у меня было пусто, перед глазами все плыло. Я подобрался к окну, глубоко вдохнул свежий утренний воздух, чувствуя ароматы моря. Мне сразу стало легче. Оглянувшись, я осмотрел комнату. Она была огромна, обшита старым деревом и увешана древними гобеленами – их цвета поблекли за прошедшие столетия. Кровать тоже казалась очень старой – с резными узорами, балдахином и колоннами. Такую комнату скорее ожидаешь увидеть в каком-то замке в Бретани, чем в доме в Америке. Слева стоял изысканно украшенный шкаф, такой же старинный, как и кровать. Я выдвинул один из ящиков. На стопке носовых платков лежал мой пистолет, «кольт», который я все же взял с собой. Я открыл его. Ни одного патрона.
Я потрясенно уставился на оружие. Я знал, что зарядил его, прежде чем собирать сумки. Отсутствие патронов объединилось в моем сознании со странной сонливостью, бесполезным фонариком, сломанным выключателем. Я сразу проснулся. Положив пистолет обратно в ящик, я лег на кровать. У меня не было ни малейших подозрений в том, что мою сонливость вызвали какие-то сверхъестественные причины. Возможно, я задремал на палубе, и Дахут погрузила меня в гипнотический транс. Или подмешала мне в еду какое-то снотворное. В сущности, не было никакой разницы. Моя сонливость не возникла сама по себе. Наркотик? Я вспомнил о веществе, которое применяют ламы Тибета, – они называют его «покоритель воли». Оно ослабляет устойчивость к гипнозу, снижает сопротивление командам и вызывает галлюцинации. И сразу же поведение людей на яхте и слуг в этом доме стало мне понятно. Что, если им всем давали такой наркотик – и потому они делали и думали только то, что им приказывали мадемуазель Дахут и ее отец? Что, если меня окружали люди-роботы, отражения воли де Кераделя?
И я сам подвергался риску оказаться в таком же рабстве? Убежденность в том, что так все и было, крепла во мне с каждой минутой. Я попытался вспомнить разговор с де Кераделем – и не смог. Но мне все еще казалось, что я выдержал это испытание с честью, и та, другая часть меня, которая взяла на себя эту задачу, не предала меня. Моя вера в это была крепка.
И вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд, и понял, что за мной наблюдают.
Я вдруг осознал, что лежу на кровати лицом к окну. Глубоко вздохнув, как бывает, когда крепко спишь, я перевернулся набок, прикрыв рукой лицо. Так я смог приоткрыть веки и посмотреть, что происходит в комнате.
Белоснежная рука отдернула гобелен, и Дахут вошла в комнату. Ее косы доходили ей до пояса. На девушке была тонкая шелковая ночная сорочка на бретельках – и в этом одеянии Дахут казалась бесподобной красавицей. Тихая как тень, она скользнула к изножью кровати и посмотрела на меня. Я заставлял себя дышать ровно, будто крепко спал. Но девушка была так красива, что мне было нелегко управлять своим телом. Она подошла к изголовью кровати, склонилась надо мной, и ее губы коснулись моей щеки. Легкий поцелуй, как касание мотылька.
И вдруг я понял, что ее уже нет в комнате.
Я открыл глаза. С запахом моря сливался какой-то другой аромат, приятный, бодрящий. Я ощутил, что следы летаргии развеялись.
Чувствуя себя настороже, я сел в кровати.
На прикроватном столике стояла плоская металлическая миска, в ней дымилась горка листьев, похожих на листья папоротника. Этот дым и был источником бодрящего запаха. Похоже, он представлял собой антидот к тому веществу, которым меня накачали. Очевидным казалось и то, что никто не подозревал, будто я просыпался ночью.
И возможно – только сейчас это пришло мне в голову, – наполненный тенями коридор и трупная муха, жужжавшая голосом Ральстона, были лишь побочным эффектом наркотика: мое бессознательное порождало эти образы под воздействием вещества, преобразовывая мысли в видения, как у спящего человека звуки мира яви вплетаются в канву мира сна.
Может быть, я проспал всю ночь.
Может быть, мне только снилось, что я вышел в этот наполненный тенями коридор, бежал оттуда, упал на край кровати… Мне только снилось это пение.
Но если они ничего не хотели скрыть от меня – то зачем вводить мне наркотик и погружать меня в сон?
Что ж, одно мне точно не приснилось: Дахут действительно вошла в эту комнату и оставила тут дымящиеся листья. А это означало, что я действовал не вполне так, как они ожидали, – иначе я не проснулся бы, не увидел бы ее здесь. Не знаю, почему так случилось. Наверное, стоит воспользоваться этими листьями позже, если мое состояние повторится.
Я подошел к гобелену и заглянул за него. Там не было ни следа проема – просто обшитая деревом стена. Конечно, тут имелся тайный ход, нужно было просто найти, как его открыть, но я решил заняться этим позже. Я отодвинул защелки на двери – они гарантировали уединение в той же степени, как одна стена в комнате, где трех других стен нет. Я погасил остаток листьев, собрал их в конверт и уложил в кобуру Макканна. Потом раскрошил табак из шести сигарет, добавил его в миску, сжег и смешал табачный пепел с пеплом, оставшимся от листьев. Разница была не особенно заметна, и пепла было приблизительно столько, сколько осталось бы от листьев. Может быть, никто и не станет проверять, но на всякий случай подстраховаться стоило.
К этому моменту было уже семь часов утра. Наверное, мне следовало встать и одеться. Как много времени должно пройти, прежде чем антидот начнет действовать? У меня не было никакого способа выяснить это и ни малейшего желания допустить хоть мельчайшую ошибку. Наверное, сделать вид, что я спал дольше, будет безопаснее, чем проснуться раньше. Я забрался в кровать – и действительно уснул. На этот раз мне ничего не снилось.
