Таким же поясом была перехвачена его грудь.
На них были какие-то серебристые символы… но разве серебро может меняться, перетекать из одной руны в другую? На голове у де Кераделя был венец из листьев дуба, а на поясе висели длинный черный нож, черная булава, черная овальная чаша и черный кувшин…
Дахут смотрела на меня, и я подумал: «Почему я не увидел, как она вошла сюда?» На ней тоже была хлопковая мантия, но пояс был золотым, а символы на нем – красными, и из красного золота была лента, что удерживала ее волосы, и браслеты на руках. В руке она держала острый как бритва золотой серп.
Они надели на меня черный пояс с серебряными символами и возложили на мою голову венок из листьев дуба. Де Керадель снял булаву с пояса и передал ее мне. Я вздрогнул и уронил ее. Он подобрал булаву, вложил ее мне в руку и сжал мои пальцы на рукояти. Я хотел разжать их и не мог, хотя прикосновение к этой булаве и было ненавистно мне. Я поднял ее к лицу и осмотрел. Она была тяжелая… почерневшая от возраста… как и пояс… как и венец. Она выглядела так, будто ее вырезали из цельного куска дуба, и заканчивалась тяжелым навершием.
Mael bennique! Дробящая Грудь! Разбивающая Сердце! Я понял, что почернела она не от времени, а от крови.
Мое чувство божественности ослабело. Что-то внутри меня будто пришло в сознание, принялось нашептывать мне… Что-то шептало мне: именно для того, чтобы остановить эту булаву, я давным-давно проделал весь путь из Карнака, убил Дахут… Что я ни в коем случае не должен использовать эту булаву… Но я обязан продолжать свой путь… Как и раньше, в древнем Исе, продолжать, окунуться в это древнее зло, чтобы… чтобы…
Де Керадель смотрел на меня, его глаза пылали адским пламенем.
– Ты один из нас, Носящий Булаву! – прорычал он.
Рука Дахут коснулась моей, ее щека коснулась моей. Меня вновь охватил восторг, затмив сомнения, – но будто эхо этого сомнения все еще оставалось во мне.
– Я с вами – но я не подниму булаву, – сказал я.
Моя рука вырвалась из руки Дахут, пальцы разжались, и я отбросил mael bennique прочь.
– Ты сделаешь так, как я велю, – мрачно заявил де Керадель. – Возьми булаву.
– Терпение, отец. – Голос Дахут был милым, нежным, но в нем слышалась угроза, как и в голосе ее отца. – Он понесет чашу и кувшин и поступит, как предписано. Он будет кормить пламя. Ничего не выйдет, если он не поднимет булаву по собственной воле. Имей терпение.
– Однажды ты уже предала отца ради любовника, – яростно ответил он.
– И я могу поступить так снова… – твердо заявила она. – И что ты можешь сделать с этим, отец?
Его лицо исказилось. Де Керадель поднял руку, будто собирался ударить дочь. Но затем в его глазах я увидел тот же ужас, что и тем вечером, когда мы встретились впервые. Тем вечером, когда он говорил о силах, коими можно повелевать. Тем вечером, когда Дахут добавила: «Или чтобы они властвовали над нами».
Его рука опустилась. Де Керадель поднял дубину, передал мне чашу и кувшин и тихо сказал:
– Идемте.
Мы вышли из комнаты, и де Керадель шел по одну сторону от меня, а Дахут – по другую. Мы спустились по ступеням. В коридоре нас ждало два десятка слуг. Все они были в белых мантиях и держали в руках незажженные факелы. Едва мы подошли, слуги опустились на колени. Де Керадель нажал на камень в стене, и часть ее отъехала в сторону, а за нею открылся проход, и широкие каменные ступени вели вниз, вниз, вниз. Держась за руки, Дахут, де Керадель и я проследовали вперед, а за нами шли слуги. Путь нам преградила каменная стена. Де Керадель вновь нажал на потайную панель, и часть стены поднялась, медленно и беззвучно, будто занавес. Она скрывала проход в комнату, вытесанную в камне. Из нее исходил едкий смрад, и впереди слышался гул множества голосов. Свет, что заливал комнату, был тускл, но кристально чист – будто сумерки в лесу. Сотня или более мужчин и женщин стояли в ней, лицом к нам, и глаза их были пусты, будто глядели в иной мир. Но они увидели нас. В стенах пещеры располагались ниши, и другие люди вышли из них, женщины, которые несли детей на руках, женщины, которые несли детей в подоле. Глаза детей тоже были широко распахнуты и пусты, будто те спали. Мужчины и женщины носили древние одеяния.
Де Керадель поднял булаву и закричал. Они закричали в ответ и ринулись вперед, они падали ниц перед нами, ползли к нам, целовали мне ноги, и ноги де Кераделя, и тонкие ножки Дахут, обутые в сандалии. Де Керадель принялся петь на древнем языке, его низкий голос вибрировал. Дахут присоединилась к нему, а затем и из моего собственного горла полились звуки языка, которого я не знал. Мужчины и женщины поднялись на колени и присоединились к песнопению. Затем они встали на ноги, покачиваясь в такт ритму. Я смотрел на них. Их лица были изможденными и старыми. Одеяние их походило на одежды, которые носили в древнем Карнаке, но это были не лица карнакцев. В их груди, у сердца, светился огонек, но у очень многих этот огонек был тускл, он мерцал, готовый угаснуть. Только у детей он пылал ярко и ровно.
– Тут слишком много старых духом, – произнес я. – В них тускла искра жизни. Эссенция жизни, питающая пламенеющий в них огонь, иссякла. Нам нужны молодые жертвы – те, в ком это пламя горит ярко.
– Но имеет ли это значение – ведь жизнь все равно пожирается? – спросил де Керадель.
– Это важно! – раздраженно ответил я. – Нам нужны молодые. А не те, чья кровь стара.
Он впервые обратил на меня свой взгляд с тех пор, как я отказался поднять булаву. В его светящихся глазах я увидел задумчивость, и удовлетворение, и одобрение. Он взглянул на Дахут, и та кивнула, пробормотав:
– Я права, отец. Он с нами, но… терпение.
– Молодые будут – позже. Столько, сколько потребуется. Но пока придется иметь дело с тем, что у нас есть.
Дахут дотронулась до моей руки и указала на проход в дальнем конце помещения. Там, над ступенями лестницы, была еще одна дверь.
– Время идет. Нужно иметь дело с тем, что у нас есть сейчас.
Де Керадель возобновил пение. Мы двинулись вперед среди этих поющих мужчин и женщин. Слуги с факелами следовали за нами, за ними же маршировали поющие жертвы. Мы поднялись по ступеням, дверь распахнулась, и мы вышли на свежий воздух.
Де Керадель пел все громче, словно бросая вызов кому-то. Небо затянули тучи, клубился туман. Мы прошли по широкой лужайке и ступили под сень высоких дубов. Листва шелестела, шептала, ветки подрагивали, листья словно впитывали эту песню, вбирали ее в себя. Де Керадель поднял булаву и отсалютовал им.
На мгновение прошлое и будущее, все времена вихрем закружили вокруг меня. Я прекратил петь.
– Карнак… – приглушенно прошептал я. – Но это невозможно! Карнак был тогда… а мы сейчас!
Дахут обняла меня за плечи, прижалась ко мне с поцелуем.
– Нет никакого «тогда» и нет «сейчас» для нас, возлюбленный мой. А ты – один из нас.
