— Тут второе дно! — заорал он, поковыряв для верности пальцем.
— Знамо дело, — отобрал оперуполномоченный у него донышко и, поколдовав над ним, извлёк на белый свет лист бумаги, сложенный в несколько раз. — Записка! И больше ничего.
— Наших времён, — впился глазами в бумагу Жмотов. — Чья клетка?
— Погоди, погоди, — покачал головой Минин. — А ведь эта записка мне что-то напоминает. Бумага, кажется, одна и та же. Есть у меня одна, на эту похожая.
И он вытащил из нагрудного кармана точно такой лист в клеточку:
— Савелия Михеича записка. Предсмертная. Со стишком, чтоб о птице я заботился.
— Оба письма он написал, — опередил Жмотов оперуполномоченного. — Одно для всех, а второе здесь припрятал. А вы его искали с Баклеем!
— Искал, — начал разворачивать листок Минин, заметно переменившись в лице. — Я всё время верил, что Михеич так просто не уйдёт из жизни. Он должен был свой след оставить.
— Вот, оказывается, зачем вы в ту ночь примчались туда, нас выпроводив? — не сдержался Квасницкий.
— А ты уследил? — дёрнулся Минин.
— Я случайно вас заметил в трамвае. В фуфайке бродяги, в кепке шпанской. Законспирировались вы тогда не на шутку.
— А ты, значит, уже тогда за мной шпионил?
— Сами виноваты. В одиночку! Всё втихаря!
— А если бы этим проверяющим досталось письмо? Лучше было бы?
— Да вы прочтите сначала, может, там и нет ничего особенного, а мы собачимся.
Минин зло покосился на лейтенанта, с развёрнутым листом к окну подступился. Жмотов попытался было сунуться к нему, но тот остановил его властным жестом руки:
— Неча лезть! Михеич тайных писем никогда не писал, а раз случилось такое, не для твоих оно глаз.
Что можно было такого написать на маленьком листке из школьной тетрадки? Многого не изобразить, да и издалека заметили оба лейтенанта, что буквы были большими, раскатывались размашистой рукой по всему листу. Но читал Минин долго и, уже прочитав несколько раз одно и то же, задумался глубоко и мрачно, опять забыв про всё на свете. А когда пришёл в себя, очнувшись от мучивших мыслей, чиркнул спичками и поджёг лист.
— Степаныч! — вскрикнули оба в ужасе.
— Мне письмо, — коротко и безжалостно сказал оперуполномоченный. — Не для чужих. Жаль, в первой его записке я не разобрался. Долго эту искать пришлось. Спасибо Провокатору, выручил.
Попугай живо дёрнулся на кличку, косо глянул на Минина, прокричал в ответ.
— А теперь пошли, — засобирался Минин. Заманил птицу в клетку, налил воды, оглядел комнату, в углы поклонился и шагнул к двери: — Запирай, Прохор. Забирай ключи.
XVII
По пустынным улочкам — одни кошки да собаки, шли они недолго. Минин — впереди, поторапливая, оба — за ним, едва поспевая.
— Куда, Степаныч? Ты что опять удумал? — начал задыхаться Жмотов.
— Веселей, парень! — подморгнул ему Минин. — Давай догоняй калеку.
И хрустнул протезом, видно, специально, чтобы подогреть сумрачных приятелей.
— Вы, инвалиды, — народ непредсказуемый.
— Мы — офицеры, — отбрил его Минин и больше не шутил.
Квасницкий молчал, не останавливаясь, то и дело снимал свои очёчки и протирал батистовым платочком потевшие стёкла.
— Куда опять? — взвыл Жмотов, когда Минин круто свернул в какой-то неказистый закуток.
— Здесь подворотня есть, дыра в заборе, и мы на месте. Короче путь, одним словом.
— Ну, Степаныч!.. Ты прямо Гаврош из чрева Парижа…
— Что ж вы, в городе живёте и его не знаете?
— Другими делами занимаемся, — съязвил Квасницкий. — Не гоняемся по ночам за бешеными собаками на трамваях.
— Это ты всё про то? Не успокоишься?
— И про это…
— Стоп! — прервал его Минин. — Пришли.
И он замер. Жмотов, не удержавшись, налетел на него, едва не свалив. Но крепок был оперуполномоченный, устоял и лейтенанту помог очухаться. Перед их глазами катила, закручивала барашки серых злющих волн Волга. Они бросались на песчаный берег, разбиваясь в брызги, шипели, жалили землю, словно тысячи змей.
— Ты чего это, Степаныч! Уж не купаться ли опять? — Жмотов так и упал задницей на кучу мокрого песка.
— Угадал.
— Да куда ж ты со своим сердцем?
— Ему только лучше будет, — уже раздевался Минин. — Оно у меня поёт, когда я в воду захожу.
У Квасницкого, впервые наблюдавшего это, захватило дух, враз замёрзшими губами он, если бы и захотел, не мог выговорить ничего.
— Рехнулся! Как есть рехнулся! — качал головой Жмотов.
Он обернулся к приятелю:
— Ты плавать умеешь, Игорёк? Не пришлось бы спасать.
Квасницкий лишь судорожно дёрнулся.
— А вот этого не надо, — повёл голыми плечами Минин, стоя уже в одних трусах по колено в воде. — Обойдусь без вашей помощи.
Он глянул на реку, зачерпнул водицы в ладонь, омыл лицо и грудь, повернулся на берег:
— Ну, прощевайте, товарищи офицеры. Государственное имущество покараульте.
Он кивнул на одежду и амуницию.
— Степаныч, а оружие? — заканючил Жмотов.
— Оба пистолета там, — ткнул рукой оперуполномоченный в кучу и нырнул в воду.
— Вот сумасшедший! — Жмотов пересел с песка на кучу сухой одежды, но Квасницкий бросился к нему, столкнул и начал лихорадочно рыться.
— Ты чего, Игорёк? Степаныч не соврёт.
— Дурак! Ты так ничего и не понимаешь?
— Во взбеленился! О чём ты?
— А ты не видишь, что он задумал?
По реке, прямо перед ними, скрываясь наполовину в мутных волнах, тужась и пыхтя, маленький буксир тащил огромаднейшую гружённую брёвнами баржу. Баржа по самые борта сидела в воде, и, казалось, чудом её не захлёстывали жадные волны. А Минин плыл наперерез этой барже, изо всех сил работая обеими руками, торопясь успеть к ней. Фонтаны брызг окружали его, и среди мрачного ненастья казалось, что чудесный неземной нимб мерцал вокруг оперуполномоченного.
— Он же умереть хочет! — орал Жмотов, беснуясь.
Квасницкому удалось отыскать пистолет и обойму, он попытался вставить её в рукоятку оружия, но трясущиеся руки мешали.
— Дай-ка мне! — выхватил у него пистолет Жмотов и в секунду обойма влетела на положенное место, а пуля — в ствол.
— Степаныч, назад! — выстрелил несколько раз в воздух Жмотов, вскочил на ноги и бросился к воде.
За ним поспевал уже и Квасницкий с оружием в руках.
— Назад, капитан Минин! — орал он. — Стрелять буду!
