Не лежала у него душа к этому делу сразу, как Терноскутова завела разговор о передаче. Та, женщина мудрая, потянула его к Аргазцеву на беседу, чтобы не отпирался. Ну а у Аргазцева некуда деваться.
Кузякин, когда в сейф за делом полез, аж расцвёл весь, видно было по его физиономии — только бы с себя спихнуть верный висяк.
— Раскроешь дело-то, ещё награду получишь, а то я видел у тебя на грудях, — Кузякин усмехнулся, — боевые брякали, на праздник перед девками покрасоваться цепляешь?
— А тебя завидки взяли?
— И мы не лыком шиты, но не бряцаем медальками. Али девок таким макаром берёшь?
— Что это тебя заклинило?
— Теперь, как это убийство раскроешь, враз гражданскую медальку дадут, — не унимался Кузякин. — Красавчик ты наш.
— Получишь тут, — не скрыл он досады, — дело глухое, сам-то рад, поди, что спихнул.
— Да я тебе завидую, дурачок. Что в нём глухого? По таким делам главное что? — Кузякин уставился на него, поедая глазами. — Читаешь литературку? Повышаешь уровень образования?
— Хватит дурака валять.
— А то я одолжу.
— Обойдусь.
— А зря, — он назидательно воздел вверх руку, — по таким делам главное личность установить, и убийца тут как тут.
— Сам примчится, — съязвил Жогин.
— Прибежит или примчится, но перспектива нарисуется.
— Чего же ты никак не установишь личность-то?
— Это, извиняюсь, не моя прерогатива, — сложил наполеоновским жестом руки на груди Кузякин. — Это сыщиков работа. Занятие для оперов. Они стараются, не боись. Я им хвосты накрутил. Гордус и Семёныч с мокрыми рубашками бегают. Не просыхают. Я им спуску не даю.
— Не просыхают, — крякнул Жогин и поморщился. — Они у тебя на поводке, что ли?
— С операми так. А то через три дня их не найдёшь. Умчатся на другое какое-нибудь чепе… по горячим следам.
— Ты сам-то мешки хотя бы осмотрел?
— Какие мешки?
— В которые упакована была… гражданка?
— А как же. Ещё на месте.
— Ну, ну. И больше не заглядывал?
— А чего в них? — сплюнул и усмехнулся Кузякин. — Всё, что в них было, эксперты давно выгребли.
— Вот, вот.
— Чего ты меня учишь! — взорвался криминалист. — Учить вздумал! Там в этих мешках… Тьфу! Вспоминать не хочу… Грязь! Вонь! Кровь! И вообще чёрт-те что!
…Вот, собственно, за злосчастными, недающимися актами экспертизы и мешками теми отправился Жогин с раннего утра, глазки, как говорится, чуть продравши, в морг. Решил, так сказать, за ночь всё крепко обдумав, начинать сначала. Как он понял и для себя твёрдые выводы сделал: Кузякин особенно этими мелочами дурнопахнущими заниматься не любил и желаний не имел, свалил на экспертов и милицию.
Жогин докурил папироску, не заметил, как в руках уже вторая. Решил-то он решил, только обернулось всё по-другому: не ждал его никто в морге.
Жогин дунул в папироску, сунул в зубы, затянулся крепким дымом и загрустил окончательно. Из невесёлых раздумий его вывело лёгкое нерешительное подёргивание сзади, он обернулся. Рядом с ним стоял, переминаясь с ноги на ногу, старичок, тот, вредный, который накануне так и не открыл ему двери морга.
— Что, совесть заела? — хмуро спросил Жогин. — Дрыхать ушёл. Не мог впустить.
— Ты уж меня извиняй, мил человек, — старичок совсем смутился. — Только что Светлана Захаровна всё рассказала и отругала за тебя!..
— А я тебе что кричал?
— Так откуда же я знал, что ты, этот… следователь, да ещё от самого главного прокурора всей области!
— Я ж тебе удостоверение показывал!
— А я, думаешь, вижу? Мне, сынок, знаешь сколько лет?
— А чего ж тебя взяли, слепого? И глухой небось?
— И глухой. Но не то чтобы совсем.
— Вот те раз! Как же здесь оказался? Ты насторожишь, пожалуй.
— А чего? Ты-то не проскочил? — прищурился хитрым глазом охранник. — А у них и выбора нет. Не идёт к ним никто. Платят мало, а все ночи одному с покойниками ты бы взялся к примеру?
— На войне и не такое бывало, — отмахнулся Жогин. — Спали с ними чуть не в обнимку, пока земле предашь.
— Воевал?
— Как все.
— А я вот здесь…
Они помолчали.
— Так как же? — Жогин закурил третью, угостил деда, но тот отказался. — Как сюда попал? Где они тебя такого отыскали?
— Ты не смейся, выбора у них не было, я ж тебе сказал. Охранник, что до меня был, усердием не отличался да и попивал. Придёт, бывало, их главный внезапно сам среди ночи проверять, а Никодимыч, это сторожа того так звали, вдрызг, аж пузом кверху. И вокруг — бери, что хошь, все двери настежь.
— Заливаешь.
— Случалось и почище.
— Да что же хуже?
— Приключилось с ним. За то и турнули. Только я тебе ничего не говорил.
Сторож развернулся и собрался уходить.
— А что же такое?
— Вырвалось у меня. Так, забудь.
— Нет уж. Ты, давай, рассказывай.
— А-а-а! — махнул рукой старичок. — Семь бед, один ответ. Упёрли у него какое-то барахло или тряпки с покойника.
— Не может быть! Вещественные доказательства!
— Ну это уж не знаю. А, может, и не спёрли. Только пропажа случилась. Медичка-то болеет, до сих пор не очухается. Начальник ей выволочку закатил, вот она и слегла… женщина, видать, интеллигентная. А ты говоришь…
Старичок только рукой опять помахал для пущей доходчивости.
— А Никодимыча турнули взашей. Стращали, что судить могут.
— Что же пропало?
— Я ж тебе сказал.
— Не мешки? — холодея, спросил Жогин и язык прикусил, само вылетело.
— Не знаю, — старичок почесал затылок. — А может, и мешки. Мне почём знать. Я тебе ничего не говорил.
— А где ж сейчас тот пьянчужка?
— С чего ты взял, что он пьянчужка?
— Сам мне сказал!
— Ты меня не подводи, — старичок ясными голубыми глазами взирал на Жогина. — Вроде умный человек…
— Ладно, дед, извини.
— Забегал он тут, интересовался я, естественно, — старичок оживился. — На кладбище он пристроился. И на выпивку хватает, и с работой нет отбоя.
— Это как?
— Там паспорт не нужен. Днём копает могилы, а по праздникам ещё и подают.
Жогин махнул рукой сторожу на прощание и поспешил наверх.
— Ты не искать его собрался?
