— Не пахло от него.
— Как не пахло! — Ахапкин даже привстал и ладонью махнул на капитана, как на невидаль какую. — Ты чего мелешь?
— Трезв.
— Но, но! Не спеши… Вскрытие ещё не производили. Оно покажет. Ваш брат — мастера зажёвывать. Чего только в пасть не пихаете, чтоб не пахло… Да ты нюхал его, что ли?
— Товарищ полковник!..
— Хватит! Вскрытие покажет, я сказал, — и Ахапкин отмахнулся напрочь от оперуполномоченного, как от мухи. — А дома у него, значит, тоже ничего?
— Баклей Нестор Семёнович не решился туда без вас… Не вскрывали квартиру, но опечатали.
— Ну что же, это верно…
— Я лично, товарищ полковник.
— Так, так… — Ахапкину не сиделось, он ёрзал на стуле, с оперуполномоченного глаз не спускал. — Сам-то что?.. Мысли какие? Подозрения имеются? Твой же начальник?..
Минин пожал плечами.
— Ты же знал его лучше меня? Воевал с ним в Смерше.
— Воевал, — опустил глаза Минин. — Только на разных фронтах.
— Ты не открещивайся, капитан!
— Отчего же. В личном деле всё есть, — поднял светлые пронзительные глаза тот. — И дружили мы до последнего.
— Ну?
— Мужик он прямой был. Правильно вы подметили. Твёрдый. Но чтобы разговоры о собственной смерти вести… Никогда язык его не поворачивался. Песни любил горланить. Песни — да.
— Значит, повода не подавал?
Минин энергично головой отмахнулся:
— Да и не пил он особенно. Другие, бывало…
— Я про других не спрашиваю, — оборвал оперуполномоченного Ахапкин. — Дома, значит, бывал у него?
— Один он, как перст. Попугай чудной и всё.
— Чего?
— Попугай у него занятный.
— Этот ещё откуда?
— Савелия… извиняюсь, майора Подымайко, ещё как прибыл на службу, подселили на жительство к одному семейству. Оба древних старикана без детей и наследников. Ну на второй или третий год он их схоронил, а квартиру за ним так и закрепили. И птица ихняя осталась. Они, говорят, по триста лет живут. Чудной дурачок, говорить умеет и орал по ночам, когда Савелий лампу гасил. Он его из-за этого Провокатором звал.
Ахапкин в недоумении уставился на оперуполномоченного.
— Будил тот его среди ночи, только заснёт…
— Сам он провокатор! — зло взвился Ахапкин. — Провокатор и есть! Такое спровоцировать только враг народа может. Мне вон в Сталинграде, знаешь, что сказали? Я ж сюда оттуда примчался, в дом не заглянул.
В дверь опять постучали, но уже настойчивей.
— Войдите! — крикнул полковник, махнул рукой Минину, а сам полез за папироской. — Кому там не терпится?
— Мне выйти? — подскочив на ноги, вытянулся Минин.
— Подожди в приёмной. Понадобишься, — глубоко затянувшись папироской, выдохнул с удовольствием клубы дыма Ахапкин, встал из-за стола и покачал головой в тревоге. — Сегодня у нас горячий денёк будет.
В дверях Минина чуть не сшиб подполковник Баклей, рвущийся к начальству; капитан успел посторониться, прикрыл дверь и, тяжко переведя дух, уселся к стене, ничего не замечая и не подымая глаз. Напротив, запрокинув ногу на ногу, высиживал, дожидаясь своей очереди, Квасницкий. Пытливо уставившись на капитана, он сверкал тонкой оправой очков.
IV
— Нет, что вы мне ни говор-рите, Ер-ремей Тимофеевич, — помешивал чай в мельхиоровом подстаканнике и поглядывал в тёмное стекло постукивающего на рельсах вагона Яков Самуилович Шнейдер, — а всё же чем тщательнее скр-рывается, тем яснее обнар-руживается.
В молодости, видно, красавец, высокий, сухой, горбоносый брюнет и теперь без единой сединки, мизинцем коснулся ровной струнки усов и повторил, заметно грассируя:
— Тем яснее обнар-руживается.
— Да, да, — соглашался, копаясь в просторной дорожной сумке, развёрнутой на купейной скамье, собеседник, пожилой толстячок с брюшком и обширной лысиной на макушке. — Так и оборачивается в жизни, милейший Яков Самуилович. Так всё и сопровождается.
— Даже в прир-роде такой закон есть. Помните? Сохр-ранения веществ! Р-равенство…
— Я бы сказал, товарищ полковник… — встрял было толстячок.
— Но, увы! — не замечая и не слушая, перебил его Шнейдер и грозно глянул. — Мир-р желает быть обманутым.
— Да, да… Всё именно так.
— Не р-раз я твер-рдил товар-рищу Медянникову, что тем и кончится. И что же?
— Назар Егорович, он — да, он долго запрягает.
— Пр-ринял он какие-то мер-ры?
— Ах, чтоб её! — всплеснул руками толстячок.
— Что? — уставился на него Шнейдер.
— Нашлась пропажа! — Еремей Тимофеевич, ликуя, и даже торжественно протянул ему из глубины сумки мельхиоровую чайную ложку. — К стаканчику, пожалуйста, милейший Яков Самуилович. А то, не дай бог, затерять, меня Анна Юрьевна моя… Ого-го!
Он улыбнулся, совсем засмущавшись, и ещё извинительнее добавил:
— Ахапкину симпатизирует наш Назар Егорович, Ахапкину. Я вам тоже докладывал. Помнится, они вместе воевали.
— Да бр-росьте вы! — взорвался Шнейдер, брови возмущённо поднял, но ложку принял. — Я сам давно замечал в их отношениях некую… опр-ределённую закономер-рность… А воевали? Так что же? Вр-редить делу?
И он попытался даже встать, весь в чувствах, но длинные ноги упёрлись коленками в столик, и он только скрипнул зубами.
— Есть вполне конкр-ретные указания заместителя министр-ра Михаила Дмитр-риевича Р-рюмина в отношении всех этих… бывших. Скр-рытых вр-рагов! И смер-ршевцев, кстати, это прежде всего касается.
— Да, да… Я, так сказать… — толстячок нагнулся к сумке, выхватил и завертел в руках, явно раздумывая, бутылку с приятной яркой наклейкой. — Я, так сказать, в качестве видимых… запомнившихся мотивов хотел бы довести до вашего сведения…
Он, с опаской посматривая на Шнейдера, водрузил всё же бутылку на столик, приплюсовал к ней из сумки кусок мяса домашнего приготовления и несколько бутербродов с ветчиной.
— Мотивы? — заинтересовался Шнейдер бутылкой, поднёс её к явно близоруким глазам. — Вот именно, мотивы! Какие?
Бутылка была оставлена на столе, а Шнейдер снова отвернулся к окну, всматриваясь в пролетающую темень.
— Р-раньше следовало р-развор-рошить осиное гнездо. Вон, нашему Михаилу Дмитр-риевичу и тр-рёх суток не понадобилось, чтобы после ар-реста главного пр-редателя Абакумова убр-рать всю вер-рхушку и заменить пол-аппар-рата в министер-рстве. Я не упоминаю мелкую мр-разь, а Ахапкин?.. Это до чего же довести положение! В стенах собственной «контор-ры» начальник отдела накладывает на себя р-руки!
