— Я же вам говорил. Тлен.
Резун, тщательно разглядывая, всё же начал переворачивать каждый лист картона. Убейбох походил по кабинету, пока не надоело, ткнулся носом в фотокарточки на стене, устав, присел.
— Нет, — захлопнул папку Резун. — Никаких ассоциаций. А вы, значит, тоже среди этих… портретов знакомых лиц не нашли?
— Как же? — вполне естественно изумился Убейбох. — Там и моё изображение имеется. Не узнали? Но я единственный из них жив, как понимаете.
— Нет. Не узнал. Покажите.
— Девятый лист. Ищите. Они пронумерованы. Мы там вдвоём. Я и сам художник. Он себя по памяти пририсовал. Два скелета в обнимку. Колоритный получился портретик.
— Нет ничего, — полистав папку, застыл Резун.
— Как нет? Смотрите лучше! Дайте-ка мне! — Убейбох вырвал папку из его рук. — У меня такого не может быть. Каждый лист под номером. Вот шестой. Седьмой. Восьмой… Десятый?..
— Я же вам твержу! Дайте сюда! — Резун вцепился в папку. — Сколько всего листов?
— Тридцать шесть.
— Я проверю.
Они вдвоём пересчитали листы и уставились друг на друга. Не хватало двух листов.
— Кто был на двадцать пятом? — побагровел Резун. — Этот лист тоже пропал.
— Вы меня спрашиваете? — едва выдавил из себя голос Убейбох. — Я только свой рисунок и помнил.
— Вспоминайте. Хотя бы детали, особенности того рисунка. Я уж не спрашиваю про лицо того зека. Любая мелочь важна!
— Это невозможно. Я не помню ничего, — опустил руки бледный, как мел, Убейбох.
— Зато он вас хорошо запомнил, — сжал тонкие губы Резун. — Значит, мертвец ожил и жаждет нашей крови. Ну что ж, таких противников у меня ещё не было…
XIII
Заканчивалась вторая неделя, как она вышла из отпуска. Несколько раз звонил Кирилл, но её не заставал, дома разговаривал с дочерью и соседкой, а на работе добрался до Федонина. Она последние дни пропадала в следственном изоляторе, Колосухин передал ей ещё два дела с хлопотными убийствами, и она завязла с допросами арестованных.
А сегодня, освободившись к концу дня, появилась в аппарате: заместитель прокурора области проводил по пятницам итоговую планёрку, и её предупредили из его приёмной, отыскав по телефону.
— Беспокоился твой. Интересовался, как без него обходишься, про шуры-муры допытывался, — хитро сощурился Федонин, встретив её в коридоре.
— Да будет тебе, Павел, — обозлилась она. — А и то. Сказал бы, что завела лейтенанта. Что нам, молодым да красивым!
— Про лейтенанта не сказал, а полковника видел у твоей двери.
— Лудонина, что ли? Нашёл кавалера! У него и в снах одни мокрушники да авторитеты уголовные.
Федонин загадочно хмыкнул.
— Не скажи, мать. Сыщики, они!..
— Совещание проводила по тому делу, что ты мне подсудобил. Не забыл ещё? Вот его и приглашала.
— Зацепили кого?
— Если бы. Потому и трубила большой сбор. А сейчас у Колосухина чистилище предстоит.
— Теперь тяжко будет. Виктор Антонович продыху не даст, пока убийство не раскроешь. А сборы разные — пустое дело. Если до трёх суток пусто, дальше густо не жди. Вся надежда на оперативников, ты их запрягай.
Они ещё потолковали о своём, посочувствовали, покивали.
— А тот врач-то? Учёный?.. — вдруг вспомнила она. — Закрутилась я, ты мне телефон-то его забыл дать?
— Что? Клюнул жареный петух?
— Ты скажешь, Паш… Пустая, думаю, затея. Но сам знаешь, нас учили использовать всё. Зайдём и мы, как говорится, с другой стороны.
— Телефона нет. У меня где-то адресок его был, — почесал затылок Федонин. — Сам не помню. Найду — дам знать.
XIV
«Хочешь не хочешь, а пресловутый материализм прав, — раздумывая, хмыкнул Резун. — Поступки людские предопределены не свыше, а прежде всего ущербностью собственного сознания. И, конечно, продиктованы тривиальным тщеславием на почве уязвлённого когда-то самолюбия. Одним словом, — свинячья зависть! Кто подталкивал мазурика Убейбоха выныривать с этой чёртовой выставкой рисунков сталинского зека, кости которого давно истлели? Больное желание прославиться, хотя бы за чужой счёт! Фамилию автора тот утаил, сославшись на память, но всё равно явное враньё. На выставке озвучено лишь имя организатора. Двойная глупость! Сидел и не высовывался бы, как прежние тридцать лет. Дожил бы до безоблачной старости и не трясся сейчас за свою подлючью шкуру. Ладно он один, шут с ним! Интуиция подсказывает, что неизвестный не остановится на убийстве этой сволочи Шанкрова. Вот уж, поистине, романтическая сказка. Восставший из пепла мститель предпринял попытку добраться до остальных, завладел рисунками из коллекции. А остальные, это они двое…»
Резун поднялся из кресла, выбросил окурки из пепельницы в ведро, распахнул окно, проветривая комнату от накуренного. Полночь дохнула в лицо освежающей прохладой.
Ему понадобилось немного времени, чтобы в нагромождении отмеченных ранее вроде мимоходом случайностей и запомнившихся, казалось бы, незначительных странностей заприметить рациональную цель разумной закономерности. Вот за это когда-то Степан Резун и выбрал себе профессию — выискивать хитроумно запутанные коварным противником следы, разгадывать ухищрённо скрытые тайны, находить единственный выход в беспросветном лабиринте капканов и изобличать смертельного врага. Из массы мелких осколков воссоздавать целое, из мизерных клочков паутины ткать узор, из незримого — сокровенное и истинное. Искусно вести игру и выигрывать!
Он был когда-то прожжённым и цепким игроком. Слыл одним из лучших аналитиков в управлении. И сейчас торжествовал, что со временем не утратил свои способности.
Однако теперь всё же не обойтись без идиотских традиций. В былое время он их не терпел. Даже брезговал. Слежка, подглядывание и прослушка — за него этим занимались другие, мелкая сошка в госбезопасности. Но всё проходит. Придётся спуститься с небес. Он, конечно, не уподобится идиотскому образу детектива, не облачится завтра в пиджак с поднятым воротником и не нацепит на нос тёмных очков, однако без известных мер предосторожности не обойтись. Музей — место немноголюдное, там каждый засидевшийся грач на виду.
Итак, завтра же он займётся этим, времени на раскачку нет. Он выкурил ещё одну папироску прямо у открытого окна и отправился спать.
Если бы Степан Резун был осторожней и внимательней, он заметил бы, как внизу, напротив дома под деревом шевельнулась крепкая мужская фигура в надвинутой на глаза шляпе и хрустнула ветка под жёстким каблуком тяжёлого ботинка.
XV
Капризная штука — настроение. Теперь вот оно падало вместе с меняющейся погодой. К дождю собирались низкие свинцовые облака, к дождю стих ветер, к дождю кошки скребли душу и всю её коробило. По себе знала, это ещё не всё, ещё что-нибудь приключится.
