— Я же сказал — не трогать ничего, — отстранил его Резун. — Пройдись лучше по квартире, пока бабка не заявилась. Что подозрительное приметишь, меня покличь. Надо торопиться, принесёт её чёрт, нам погибель верная.
Им хватило управиться несколько минут.
— Нет следов, конечно? — оторвался Резун от трупа и вскинул глаза на кавказца, когда тот снова приблизился к нему, возвратившись из комнат.
От каменного идола легче было добиться звука.
— А я и не надеялся. Он не человек. Это смерть наша. А смерть один след оставляет. Вон, гляди. — Резун дёрнул воротник рубахи, на спине трупа с треском разорвалась материя и на открывшейся белой коже зачернели запёкшейся кровью ужасные порезы.
Кавказец, вздрогнув, отпрянул всем телом.
— Шайтан!..
Три цифры зловеще жгли глаза обоим.
— Да, брат. Сатана. Его знак.
— Убить мало мерзавца! — заскрежетал зубами кавказец.
— Теперь бы самим ноги унести.
— Убить! Убить! — повторял тот.
— Слушай меня. Ты не беснуйся. Всё, брат. Для тебя всё закончилось, — отодвинул плечом Резун иступленно дёргающегося кавказца. — Удирай из города. И немедленно. Всё брось, ноги уноси. Заляг где-нибудь на дно. Тому, кто здесь был, ты не нужен. Милиции бойся.
До самой двери так и подталкивал его Резун; кавказец, выкатив глаза на покойника, не говорил больше ни слова, но что-то шептали его покусанные губы, и слюни, словно у бешеного пса, свисали ему на подбородок.
XXI
Странное двоякое чувство не покидало её на всём пути домой. Ей, несомненно, было приятно общение с Громовым, и она не противилась возникшему влечению к его ненавязчивому обаянию. Немногословный и твёрдый, он покорял своей уверенностью в суждениях, в неспешной манере вести беседу держался искренне и этим сразу обезоруживал, подавлял желание возражать или спорить. Она, привыкшая сама утверждать, спрашивать, а не отвечать, незаметно почувствовала свою зависимость, и ей даже показалось — ущербность, она тут же попыталась возразить, но у неё не получилось. А он и не допускал её возражений. Он сразу замолкал как-то по-особенному в таких случаях, окидывал её взглядом, будто ребёнка или юную школьницу, и снисходительная улыбка появлялась на его лице. Но это её не злило. Это не было ни превосходством, ни злорадством. Словно какая-то великая правота неведомого сияла за его плечами и подавляла её. И она терялась. И не возраст был помехой. Кирилл тоже был значительно старше её, но с Кириллом такого не случалось. Срабатывал её «следственный комплекс», как выражался муж, и он смирялся под её безапелляционными аргументами. А с Громовым этого не произошло. Собственно, и не было никакого спора в их разговоре, единственный раз и возникла та короткая вспышка, которая сейчас и мучила её, не давала покоя, заставляла вспомнить всю встречу. О чём они говорили-то?.. Кажется, мелочь какая-то… О цветах! Да, да, она приметила на подоконнике за занавеской живой цветок. Растение было редким, а её поразила его беззащитная нежность в тесном мире древней мебели. Она вслух стала вспоминать название цветка.
— Гардения… глоксиния… китайская роза?..
— Стефанотис
[14], — помог он ей и, не меняя тона, продолжил: — Он нежен на вид, но стоек внутри, как каждое незаурядное существо, а вы, не сочтите за дерзость, зачем выбрали такую профессию?
Он назвал именно это слово «зачем», и она растерялась.
— Мне представляется, вы стали следователем уже после войны, — не сводя строгих глаз, медленно закончил он, — романтика, книжки уже не причина? Кстати, вы, конечно, воевали?
Она кивнула, он застал её врасплох, таких вопросов она не ждала и забыла, когда ей их задавали.
— Насмотрелись на страдания, смерть, горе?.. Зачем вам ещё?
— Вас это действительно волнует? — нашлась она, заполняя паузу.
— Да.
— Понимаете… Есть такая правовая категория, как справедливость…
— Разве? — перебил он её. — Это нравственная мишура. А вы юрист. Вами вертит другой рулевой. Закон. А ведь законность и справедливость — разные вещи и не всегда они в союзе друг с другом.
— Я бы не отважилась так категорично…
— Не лукавьте! — глаза его гневно сверкнули. — Вы понимаете, что я имею в виду. Скажите, вы действительно убеждены, что имеете право судить?
— Я не судья! — вспыхнула она.
— Бросьте! Следователь обвиняет первым. Суд… это всё вторично. Это потом, когда жертве навешаны ярлыки преступника.
Она внимательно вгляделась в его лицо:
— Вы стали свидетелем конкретной ситуации?
Но он уже отвернулся, будто потерял к разговору всякий интерес, тяжело поднялся и отошёл к окну.
— Это растение осталось от сестры, — нагнулся он над цветком, и лицо его переменилось, разгладились жёсткие складки, только что искажавшие губы. — Впрочем, как и эта квартира и всё, что в ней есть. Сестры и её мужа. После их смерти я ничего не трогаю, а вот с цветами… Все погибли, осталось вот это капризное растение. И ещё один лохматый привередник. Сморчок! — позвал он. — Куда ты опять запропастился, сорванец?
— Вы опять путаетесь, — поглаживая собачонку, уснувшую у неё на коленях, улыбнулась она. — Ваша проказница видит сейчас цветные сны.
— Путаюсь? — вскинул он на неё глаза. — Вы считаете? Впрочем… Теперь уже это всё равно.
— Как же? — она опять улыбнулась, но уже его не понимая.
Тут и пробили часы над камином…
Резкий прохладный ветер прервал её воспоминания. Она подняла воротник кофты, обмотала шарфиком шею и ойкнула, неосторожно ступив в огромную лужу и угодив чуть ли не по щиколотку. Ноги ощутили неприятную влагу. «Не забывай, с кем живёшь», — мелькнула в голове любимая поговорка.
Шарф не согревал, она припустилась почти бегом. «Замечталась я о нём, — снова задумалась она. — Похоже, он долго отсутствовал и приехал только на похороны. Семьи нет. Горькая, поломанная судьба. Но как он держится! Надо будет расспросить Федонина поподробней…»
У подъезда её дома дежурил Кирилл. Она узнала его издалека. Под фонарём он разговаривал с мужчинами.
«Приехал! Не выдержал. Светку, конечно, спать уложил, а самому не терпится. Ах, Кирилл, Кирилл, непутёвый ты мужик! Никак не успокоишься», — заторопилась она, прыгая через мелкие лужицы.
Но тут же стояла машина с работающим двигателем. «Воронок» — впилась она глазами в группу. — Вот и Донсков преподобный. Что-то случилось!»
— Ну вот и наша гулёна! — взмолился Кирилл, взмахнул руками, бросился её целовать. — Я тебя жду, а тут бравые орлы по твою душу. Светка-то спит уже. К бабушке назад просилась. Еле её уговорил…
