Это что же воздвиг, выдумал американец?.. Из добра и зла была его исковерканная жизнь? А голова бесценная…
* * *
Так же поездом добирался я обратно. Не ждал на вокзале увидеть кого-нибудь. И с перрона сошёл — никого, и в город вышел с «дипломатом», за спиной гул вокзала оставляя. Но вовремя замер, не стал перебегать дорогу к троллейбусной остановке, услышав за спиной скрежет тормозов.
— Павел! — выскочил улыбающийся Дон из кабины. — Ты что же? Не позвонил даже.
Мы обнялись.
— Зачем? Сам бы добрался. У тебя хлопот полон рот.
— Вот ещё. Как съездил? Ну, давай рассказывай. Видел?
— Видел.
— Ну как?
Я рассказал, как мог.
— Я так и представлял. Необыкновенному человеку с необыкновенной судьбой и конец жизни особый уготован.
— Объясни, — попросил я.
— Должен он был ошеломить.
— Так не он же. Неизвестный какой-то, которого он сам из страны взашей гнал!..
— Неважно, — закурил сигарету Донсков. — Хотя нет. Наоборот. Как раз это и важно, что именно тот… даже именно тот, а не кто другой, оказался тем самым… понятливым.
— Чудак ты, Юра.
— Это хорошо или плохо?
— Не знаю. Похоже. Ты мне лучше ответь, как с делом-то? Поймал убийцу?
— Убийцу?
— Ну да. Ты же обещал найти к моему приезду?
— Найти — нашёл, а вот поймать не удалось.
— Это как же?
— Ушёл он из наших рук. Застрелился.
— Да ты что? А как же догадались, что он? Доказательств-то теперь никаких!
— Почему же? — Донсков даже крякнул от возмущения. — Доказательства самые что ни на есть прямые. «Макаров» возле него, из которого он, видать, ночью по пьяни грохнулся. Заключение медиков тютелька в тютельку, а главное, в кармане нашли пропавший рисунок из того альбома.
— А мотивы?
— Ну, знаешь! Этим Зоя Михайловна занимается. Я ей из рук в руки, так сказать…
XXVII
Рассвет забрезжил в окошках. Полумрак, царивший в комнате, начал рассеиваться, прятаться, ускользая в углы, за мебель, по щелям. Человек в кресле зашевелился, тронул рукой седую голову, приходя в себя ото сна или от дремоты, поднялся, поправил багровый халат:
— Ну что, Сморчок, пожалуй, пора на кухню.
На полу в полах халата путалась, повизгивала, давая о себе знать, лохматая собачонка. Покормив её, приготовив чашку кофе, он вернулся в кресло, тяжело вздохнув, взял со стола жёлтый лист ватмана, вгляделся в рисунок. Два измождённых лица, два человеческих подобия, обнявшись, словно в последний раз, глядели на него.
— Вот и всё, — прошептал он. — Теперь можно и доживать спокойно.
Собака, будто чувствуя неладное, запрыгала, неистово затявкала.
Он разорвал лист, сложил его и разорвал ещё раз, поднялся, подошёл к камину, бросил туда обрывки и поднёс горящую спичку…
ВАЖНЯК
Посвящается моему первому учителю
следователю прокуратуры
Денисову Тимофею Алексеевичу
I
Сколько времени прошло… Сколько разных событий… А мне помнится первая наша встреча.
Как говорили, так и обернулось — он сразу меня невзлюбил. Глянул из-под бровей, зрачки скосив, ну прямо грач с осени на юга не улетевший, ни здравствуй, ни прощай. И на всю неделю отослал в канцелярию разгребать архивы, уцелевшие от недавнего поджога. Я и так и сяк, заикаться пробовал, что, мол, не за этим сюда направлен, дружок мой Яшка Рубвальтер у Егорова уже не раз на трупы выезжал, но куда там, его не прошибить, будто крест на мне поставил.
— Егоров? — спрашивает.
— Следователь. Ваш коллега, — сунулся было я, обрадовавшись его вниманию. — Стажировку по плану проводит…
— Коллега, говоришь?
— Ну да.
— Егоров мне не указ, — буркнул он, стеклянными глазами прошил. — А ты делом занимайся. Всё разгрёб?
И даже ус у него один задёргался сам собой, будто живой. Я сроду такого не видел, завопил в отчаянии:
— Да где ж! Там ни в жизнь! Знали, как поджигать. И пожарники водой притопили.
— А ещё на трупы собрался…
— Чего ж вы их не поймаете?
— Кого?
— Преступников. Они всю прокуратуру чуть не спалили.
— Придёт время.
— Вот и спросите у них про то дело. Может, его как раз и сожгли. Чего искать впустую?
— Молодой, да ранний.
— А зазря в дерьме копаться?
— Тебя не спросили.
— Керосином весь пропах. И гарью. Из дома гонят.
Он не ответил. Совсем отвернулся к окну, будто меня и близко нет.
— Поручено дело — исполняй.
И отправил назад в подвалы…
Но сегодня с ним что-то приключилось. С утра позвонили, и он исчез. Лишь его след простыл, баба Нюша, завканцелярией, ко мне спустилась и шепчет, что ушёл, мол, Дед (она его Дедом за глаза зовёт, впрочем, как и остальные), на весь день отправился в прокуратуру области, в кадры опять вызвали, никак на пенсию не спровадят. Тут как раз Яшка заявился: происшествие в районе. Егоров согласился и меня взять на труп, если Дед не возражает. А кому возражать-то? Некому. Старушка доложила, что если Дед в аппарат отправляется, то обязательно навещает такого же ветерана, друга своего фронтового, старшего следователя, ну и они обычно засиживаются допоздна, а там по рюмочке за встречу и, конечно, назад уже не жди. Это у них что-то вроде фронтовой привычки.
II
— Ну что, ещё по одной?
— Давай! Ты бы дверь-то запер. Не нагрянет кто?
— А кому? — старший следователь Федонин поднял бутылку, степенно разлил водку по гранёным стаканам.
— Глаз не сбил, — похвалил или позавидовал Данилов, запечалился тут же, загрустил, отвернулся.
— Время-то восьмой час уже, Степаныч. Зойка если заглянет папироску стрельнуть. А других никого. Её-то, думаю, угостим? Согреем? Ты как?..
От Федонина полыхало успехом, удовольствием и, понятное дело, азартом.
— Орёл ты у нас, — Данилов откинулся на спинку стула, вздохнул тяжело. — Вон и рыбками, гляжу, обзавёлся. За модой успеваешь. Японцы говорят, разгружают они психику. Ещё советуют куклу резиновую. На начальство похожую. И по мордасам её, когда особенно приспичит. Не пробовал?
Он крякнул, скривился в невесёлой усмешке, потянулся с коркой хлеба к аквариуму.
— Наш едят или зажрались?
