— Подружка Князя. Но теперь, похоже, она на графа этого работает. Угробила бы меня тогда таблетками, как пить дать. Не удалось им. Вы с Яшкой их спугнули.
— Зато теперь их верх, — досказал я за Деда. — Крышка нам. Этот интеллигент вшивый сюда прикатил не только за картой, но и болтики на крышке закрутить. Всё отрепетировал. Проследили, как мы сюда припёрлись. Окружили. Акцию с сараем устрашающую организовали. Теперь время и ему самому явиться.
— Поживём — увидим, — сжал губы Дед.
— Отдадите карту?
— А какой смысл? — Дед на меня взглянул как первый раз, ну прямо грач на пашне, не переменился за это время. — Ты же сам говоришь, что это его не остановит.
— Это что ж тогда? — от этих его слов я тоже, наверное, на Ёлкина стал похожим.
— Будем драться, — спокойно ответил Дед и от меня отвернулся, как забыл. — Вон, Егор Тимофеевич мне ружьишко несёт и патронташик. Постреляем ещё. Помнится, под Прагой у нас с Виктором пушчонка была, с этим оружием её не сравнить, но и бандитов-то с десяток не наберётся со всеми их графьями сраными. А, Егор Тимофеевич?
Дед принял от археолога ружьё, повертел в руках (оно было одноствольным, но на вид вполне добротным), зарядил и резко выстрелил вверх. Я даже отшатнулся от неожиданности, а он, воспользовавшись моей растерянностью, у меня двустволку выхватил и сунул мне свой ствол.
— Это что же? — очухался я.
— Мне двустволка здесь нужнее, — сказал Дед.
— Я не понял, — завертел я его ружьё в руках. — Я вроде его уже обстрелял…
— Как, Егор Тимофеевич? — Дед улыбнулся и толкнул плечом археолога. — Не против, если Владислав нам второе своё достоинство продемонстрирует?
— Что? — вытаращил глаза бородач.
— Ну как? Со стрельбой, ты мне рассказал, у него всё в порядке, бутылку с одного выстрела, как по мишени. Теперь поглядим, как он бегает.
Ёлкин слабо соображал, зато я всё понял и потянулся за своим ружьём к Деду.
— Я не согласен. Мне и бегать не надо. Втроём мы их!..
— Их ещё надо и задержать, — подмигнул нам обоим, как в ни в чём ни бывало Дед, — а втроём вряд ли нам это удастся. Справимся без Владислава, Егор Тимофеевич? Пусть по свежему воздуху сгоняет до деревни?
— Мне что? Пусть бежит. Калимуллаева подымет.
— Вот! Калимуллаев нас и выручит, — совсем развеселился Дед. — Значит, договорились?
Я понял: участь моя была решена.
XX
Этот Толгат Хаматович и так по-русски с трудом выговаривал, а в спешке, в волнении да ещё от езды, когда трясло, будто на отбойном молотке верхом, орал совсем что-то дикое и невразумительное. Я, вцепившись в борт кузова, глаза пялил в том направлении, куда он рукой тыкал для убедительности, но там, где заканчивался свет фар нашего мчавшегося грузовика, громоздилась стена тьмы, и я злился на участкового: чего он мне душу травит? Наконец до него дошло, что надрывается он по-казахски, спохватившись, Калимуллаев хлопнул себя по лбу от досады:
— Влево мал-мал гляди!
— Чего там? Не вижу.
— Экспедиция близко. Огонь там.
— Откуда огню? Где?
— Вон! Левее нас. Горит что-то.
— Не вижу.
— Фары слепят. Шибче гляди.
— А что? Подъезжаем? Быстро вроде…
— Чужого огня не будет.
— Да вы что? Что же пылает?
Участковый только глазами моргал.
— Неужели бандиты избу подпалили?
— Всего ждать можно. Звери!
Я заколотил по кабине что было сил. Грузовик резко сбавил бег, шофёр высунулся к нам.
— Чего барабаните? Трясёт?
— Сигналь, не переставая! — заорал я ему. — Сигналь во всю мощь!
Он всё понял, и в уши нам ударил рёв автомобильного клаксона.
— Хорошо, — одобрил участковый и повернулся к дружинникам, трясшимся в кузове. — Николай! Сергеич! Палите вверх! Пусть слышат.
Со стороны теперь это выглядело внушительно: наш грузовик мчался по степи, вспарывая глушь и тьму не только светом и воем сирены, но и грохотом беспорядочной стрельбы. От нас шарахалось всё, что имело глаза и уши, но я молил все добрые силы на свете лишь об одном — донеслось бы это до тех, кому предназначалось! Ради этого я час назад мучился до беспамятства, наматывая километры по степи, бил стёкла в окнах первого дома деревни, созывая народ. Я сделал всё, что от меня зависело, и вдруг вот этот огонь!.. Меня пугал этот огонь. Кроме избы, там гореть нечему. Но что же тогда с Дедом и Ёлкиным?!
Грузовик уже приблизился настолько, что стали различимы тёмные фигуры, мечущиеся и убегающие в темноту от полыхающей избы.
— Не уйдёте, гады! — я выпрыгнул из кузова, не дожидаясь, когда грузовик остановится, меня перевернуло несколько раз, но не чувствуя боли, я рванулся в избу, и был отброшен назад выстрелившим мне в лицо залпом огненных искр. Внутри избы что-то тяжко заскрежетало и ухнули, обрушиваясь, стены. Спасая, кто-то схватил меня за куртку и рванул назад; вместе с участковым мы упали на землю.
— Сгоришь! Куда?
— Дед! Дед там! — вырывался я от него.
— Поздно.
Я ткнулся лицом в землю и, не в силах сдерживаться, зарыдал. Всё кончилось для меня. Всё перестало существовать. Зачем я его послушался? Будь нас трое, мы продержались бы до утра. А днём ещё неизвестно, чем дело бы обернулось…
Кто-то затряс меня за плечо. Я не реагировал, только крепче сжимал плечи. Настойчивая рука взъерошила волосы на моей голове.
— Ты чего это меня хоронишь? — услышал я знакомый голос.
У меня ёкнуло сердце, я перевернулся на спину, вытаращил глаза. Надо мной стоял человек с ружьём, узнать в котором Деда было непросто, обычно безупречная одежда на нём была изрядно помята, черна от сажи и грязи, местами изодрана, а куртка отсутствовала совсем. Калимуллаев кричал что-то своим помощникам и опять у него половина слов звучала на казахском языке. Подхватив под руки, дружинники вдалеке волочили Ёлкина, ноги археолога безжизненно бороздили землю.
— Что с ним? — не поверил я своим глазам.
— Жив, борода, — не то морщился, не то улыбался Дед. — Он у нас, считай, подвиг совершил.
— Егор Тимофеевич — герой, — кивал головой участковый. — Ему любой бандит нипочём.
— Машину их взорвал, — Дед присел ко мне, заглянул в глаза. — Егор Тимофеевич одним выстрелом машину их на воздух запустил. Вот они и озверели. Нас в избе спалить задумали. А так бы ничего… Ты-то как?
Он взял мою руку в свою:
— Что, сынок, плохо?
— Куртка ваша? — спросил я.
— Чего?
— Куртку где-то забыли?
