– Может, и французы. Но кто бы они ни были – они служат Сатане. Столько горя принести людям! Беда! Будь они прокляты! А ты, парень, как думаешь, кто поджег?
Генрих вздрогнул. Рядом с ним стояло два старика. Оба они были какие-то одинаковые: оба опирались на палки, оба были одеты в старые, поношенные сюртуки. Да и жили они, наверное, рядом, привыкнув обсуждать происходящие события.
– Я… я… не знаю! Я не знаю, кто поджег! Я ничего не знаю! Ничего! – быстро заговорил Генрих. Он с ужасом смотрел на одинаковых старичков. Один из них, тот, который говорил про французов, с недоумением смотрел на странного молодого человека, прижавшегося к дереву. Генриху вдруг почудилось: он, этот старик, знает, кто поджег шпайхеры. Только не говорит пока. А смотрит своим немигающим взглядом.
Генрих отшатнулся. В лице старика ему почудилось что-то знакомое. Лукавый прищур глаз, ехидная улыбка, трясущаяся нижняя челюсть…
– Уйди, старик! Прочь с дороги! – закричал срывающимся голосом Генрих. Он резко оттолкнулся от дерева и опрометью бросился в сторону. Подальше от этого старика! Он ведь наверняка знает, что именно он, Генрих, поджег шпайхеры! Они специально подкрались к нему сзади и затеяли этот разговор!
Он бежал по улице, шарахаясь от прохожих, от внезапно открывающейся двери, от фонарных столбов и кустов акации. Оглянувшись, он увидел, как старик, указывая на него рукой, что-то говорил подошедшим к нему людям. Конечно, он знает, этот проклятый старик! Скорее отсюда!
Генрих перебежал на другую сторону улицы, метнулся во двор какого-то дома и встал как вкопанный – прямо навстречу ему из широкой двери сарая выходила женщина. По ее взгляду он понял: она тоже знает, что именно он, Генрих, поджег шпайхеры.
Генрих обернулся, ища путь к отступлению, и увидел приближающуюся к нему с другой стороны девочку. Не доходя до него несколько шагов, она вдруг протянула ему кружку и сказала:
– Попробуйте свежего пива! Хотите пива?
Генрих попятился, отстраняя от себя протянутую ему кружку. Он понял, что в ней совсем не пиво, а смертоносный яд. Для него. Для Генриха.
А девочка, не опуская руки с кружкой, сделала еще несколько шагов и тихим, тоненьким голоском повторила:
– Пейте пиво! Очень вкусное пиво! – И после этого добавила: – Мы с мамой очень не хотели прыгать в огонь, да и братики мои Густик и Мика тоже. Но дом наш горел все сильнее. И папа, чтобы мы не мучились, сбросил нас в огонь… Пейте пиво!
Замковый пруд в XVIII веке
Генрих взвыл, как от страшной боли, и, уже не разбирая дороги, бросился прочь. Из всех окон на него смотрели старики и дети. Они знали, что шпайхеры поджег именно он, Генрих Кордек. И что именно он является убийцей всех людей, погибших в пламени пожара.
Через три дня из Замкового пруда выловили труп молодого мужчины без верхней одежды. При осмотре тела было обнаружено, что руки и ноги его туго связаны толстой веревкой, глаза выколоты, а на груди каким-то острым предметом, похоже ножом, сделана непонятная надпись «Ultor». Как сказал один из преподавателей университета, оказавшийся рядом, это слово в переводе с латинского означает «мститель». В обнаруженном трупе он не без труда узнал студента, занимавшегося у профессора Хагена на кафедре истории искусства и пропавшего на следующий день после пожара.
«Если появится огонь и охватит терн, и выжжет копны, или жатву, или поле, то должен заплатить, кто произвел сей пожар»
[60].
* * *
Как-то раз ожидая в приемной одного большого начальника, когда меня пригласят в кабинет, я от нечего делать листал глянцевые журналы, лежащие на журнальном столике. Блестящие лимузины на фоне заснеженных гор, эффектные красотки на песчаном берегу у изумрудного моря, белоснежные авиалайнеры, парящие над облаками, – словом, типичная слащавая реклама, уже давно не вызывающая у меня ни познавательного, ни эстетического интереса.
Листая страницу за страницей, я случайно обратил внимание на одно объявление. В небольшой рамке был нарисован силуэт ночного города, освещенного россыпью разноцветных огней. Реклама гласила: «Организация ВИП-фейерверков, городских салютов и грандиозных пиротехнических шоу. Компания “Ултор” готова воплотить любые ваши фантазии». Далее следовали номера телефонов и электронный адрес, а чуть ниже – маленький значок в виде кувшина с двумя перекрещивающимися стрелами и монограммы, состоящей из трех латинских букв: «M», «U» и «Q».
Нижний пруд в Калининграде. 1981 год
Что-то знакомое почудилось мне в этом изображении, как будто я когда-то его уже видел. Но тут меня пригласили в кабинет, и я напрочь забыл о виденной в журнале рекламе. И только спустя некоторое время вспомнил: да ведь это же монограмма того самого непонятного предмета, который был найден в Калининграде в конце 1960-х. Вот ведь совпадение! Да мало ли таких совпадений бывает в нашей жизни! Случайных и неслучайных…
Коричневорубашечники
Парень в коричневой куртке был с меня ростом, но явно пошире в плечах. Он смотрел на меня тем наглым взглядом превосходства, которым смотрят люди, уверенные в собственной силе. Презритель ная усмешка, злобный взгляд. Убежденность в том, что стоящий перед тобой человек – всего лишь жалкое животное, готовое с унижением просить о пощаде.
– Давай деньги, б…! Деньги, сука! – И он протянул свою руку с растопыренными пальцами прямо мне в лицо.
Даже сейчас, по прошествии лет, мне немного не по себе. Я отчетливо помню липкий страх, охвативший мою душу, и униженное желание сжаться в комок, подчиняясь грубой силе. В свои восемнадцать лет мне практически еще не довелось испытать столь вызывающее и хамское отношение к своей личности. Редкие случаи, когда мне приходилось защищать себя, не в счет. Как правило, это были детские шалости, перерастающие в возню и драки.
Правда, один раз в детстве я с удивлением столкнулся с грубым насилием, когда оказался в деревенской больнице по случаю сильного отравления. Да, собственно, это была и не больница вовсе, а большая изба с русской печкой, приспособленная для размещения заболевших детей со всей округи. От нашего военного лагеря, расположенного в густом хвойном лесу под Стругами Красными на Псковщине, больница находилась километрах в тридцати. Родители вынуждены были отправить меня туда по требованию врачей.
Около месяца я провел в одной комнате с ребятами из окрестных деревень, принимая ненавистные лекарства и получая уколы, наблюдая в маленькое окошко за бушующей за окном пургой и слушая треск дров в печи. И конечно же, тоскуя по дому и родителям.
