Карл Гёрделер
Штадтхаус – ратуша Кёнигсберга
А объяснялось все просто: гестапо, получив агентурное сообщение о возможной причастности Гёрделера к заговору, выписало ордер на арест главного заговорщика, а он, предупрежденный начальником пятого управления РСХА генерал-лейтенантом Небе, главой всей криминальной полиции Германии, скрылся в неизвестном направлении.
Но сегодня должно было все решиться. Будет убит Гитлер – будет устранена нацистская диктатура, заговор не удастся – Германию ждет катастрофа.
Вальтер Шварц встал из-за своего рабочего стола, прошел по кабинету. Остановился перед окном. С высоты четвертого этажа Штадтхауса открывался вид на площадь: слева – здание Северного вокзала, прямо через улицу, где ежеминутно сновали аккуратные двух– и трехвагонные трамваи, – главный вход Германской восточной ярмарки, павильоны которой были заняты армейскими складами, лазаретами и общежитиями для беженцев. Вокруг все было в зелени: платаны и каштаны, магнолии и глицинии – природа, несмотря на войну, щедро дарила жителям города радости лета.
Резкий телефонный звонок оторвал Вальтера Шварца от созерцания открывающегося за окном городского пейзажа. Советник взглянул на часы – было без четверти двенадцать.
– Шварц слушает.
– Это Арнольд.
– Здравствуй. Как дела? Есть что-нибудь новенькое?
– Нет. А у тебя?
– Ждем.
– Хорошо. Я позвоню.
Шварц повесил трубку. Это звонил Арнольд Бистрик, его племянник, посвященный в некоторые организационные вопросы заговора. Бистрик был владельцем магазина по продаже часов на улице Фордерросгартен
[78]. Именно у него встречались по вечерам заговорщики, обсуждая возможный план действий после захвата власти. В этом магазине, приезжая из Берлина, не раз бывал и Карл Гёрделер, разыскиваемый теперь полицией.
В течение всего дня Шварц не мог думать ни о чем другом, как только о том, что происходит в ставке Гитлера. Он просидел два с половиной часа на совещании у правительственного советника Клуге в здании Земельного суда на Гендельштрассе. Можно было бы посчитать это злым роком, но прямо перед окнами кабинета советника на другой стороне улицы высилось здание полицай-президиума, более того, той его части, где размещалось гестапо.
Шварц зашел в кабинет почти последним и вынужден был сесть на стул, стоящий у окна. Поэтому почти все время, пока он находился в кабинете, выслушивая монотонные доклады представителей саперных и строительных подразделений вермахта и ДАФ
[79], дислоцированных в Кёнигсберге, краем глаза невольно наблюдал за движением перед зданием полицай-президиума. А там спустя час после начала совещания возникло какое-то необычное оживление: к подъезду то и дело подруливали автомашины, потом вдруг подкатили два больших грузовика с закрытым верхом, и из кузова стали спешно вылезать солдаты в эсэсовской униформе с автоматами. Они построились на тротуаре и под командой шарфюрера в колонну по одному быстро влились в один из подъездов здания.
Здание КТИ, бывшего Земельного суда. 1967 год
У Вальтера Шварца прошел холодок по спине. Смутные предчувствия стали бередить ему душу. Придя на многочасовое совещание, он рассчитывал, что вскоре кто-либо позвонит Клуге и сообщит о том, что фюрер мертв, а власть в стране сосредотачивается в руках военных. Или неожиданно вбежит секретарша и скажет, что по радио передают важное правительственное сообщение. Но ничего этого не происходило. А все было как раз наоборот: за окном наблюдалось интенсивное движение полицейских и эсэсовцев, а в здании было все спокойно. Что-то все-таки явно случилось, но, похоже, совсем не то, что задумали заговорщики.
Шварц еле досидел до конца совещания, так и не поняв, о чем же на нем шла речь. Хорошо еще, что к нему не оказалось никаких вопросов, а то он не смог бы ответить ни на один из них.
На улицу Вальтер Шварц вышел вместе со старшим советником Герлахом, который направлялся в сторону Королевского замка. По дороге Герлах несколько раз пытался заговорить с Шварцем, что-то пытаясь обсудить с ним, но тот несколько раз ответил совершенно невпопад, и Герлах, сухо попрощавшись, отстал.
У входа в здание Штадтхауса, где располагался кабинет Шварца, почему-то стояла кучка полицейских и раскрашенный в болотно-зеленые маскировочные цвета автобус.
«Что они здесь делают? – подумал Шварц. – Уж не по мою ли душу?»
Но полицейские, что-то оживленно обсуждающие, не обратили никакого внимания на Шварца. Он поднялся на четвертый этаж и подошел к двери своего кабинета. В щель кем-то из сослуживцев был заложен перегнутый вдвое листок бумаги.
«Г-н Шварц! Звонил Ваш племянник и просил передать, что он уехал на взморье», – прочитал Шварц записку, оставленную ему, по-видимому, Лизелоттой, секретарем начальника отдела.
«Какое взморье? Чего ради он уехал? Ведь мы договаривались еще сегодня созвониться. Тем более что еще неясно, что происходит в Берлине», – пронеслось в мозгу Шварца.
Открыв дверь кабинета, советник услышал голос диктора радиостанции «Рейхсзендер»
[80], раздающийся из динамика. Сообщение повергло Шварца в ужас. Он услышал лишь последние фразы, однако все понял:
«…но провидение спасло фюрера. Войсковые подразделения и силы полиции наводят порядок. Предате ли и изменники понесут заслуженное наказание. Мы передавали специальное сообщение».
Сразу после этого заиграли бравурные марши.
Шварц тяжело опустился в кресло. Все пропало! Заговор провалился. Теперь обезумевший от ярости Гитлер расправится со всеми, кто хоть каким-то образом связан с покушением. Только сейчас советник понял, чем объяснялись суета у здания полицай-президиума, появление усиленных полицейских нарядов на улицах. Теперь оставалось только одно – ждать ареста.
Но, может быть, все еще образуется? Почему он обязательно должен быть арестован. Он практически ничего не предпринимал против режима. Только несколько раз встречался в магазинчике у Арнольда Бистрика с бывшим обер-бургомистром Гёрделером и его братом. О чем говорили? Да о том, о чем говорят все немцы: что война страшным бременем легла на плечи немецкого народа, что надо кончать с ней, что должны найтись честные и умные люди, патриоты Германии, которые положат конец всему этому безумию. Но это – лишь разговоры. Он, Шварц ничего не сделал такого, чтобы его можно было бы назвать предателем или путчистом.
