Фон Зиверс переступил порог и, сложив холеные ручки на тощей груди, уставился прямо в переносицу русского командарма.
– Ну.
«Хрен гну!» – хотелось выкрикнуть Потапову, и он еле сдержался, чтобы не наговорить лишнего.
– Я жду!
– Чего? – прикинулся недоумком Михаил Иванович, хотя цель визита немецкого контрразведчика ему была ясна наперед.
– Давайте… Рассказывайте, кто стоял за этим… – Вольф запнулся, подбирая нужное русское словечко, – бе-зо-бразием?
– Каким?
– Не прикидывайтесь шлангом, господин генерал! Кажется, так говорят на вашей родине?
– Так точно!
– Доложите мне как военный человек военному, как профессионал профессионалу: кто, что и почему. Вы ведь уважаете коллег-офицеров?
– Да, это правда. К кадровым военным я отношусь с почтением, независимо от того, погоны какой армии они носят.
– Так в чем дело?
– К сожалению, ничем помочь вам не могу. Как ни прискорбно…
– Почему? – побагровел капитан.
– Я еще не успел освоиться в лагере, обтереться и поэтому просто не могу знать, что затевали мои боевые товарищи.
– Товарищи?
– А как же иначе! Генерал Тхор командовал, точнее, служил в моей армии заместителем командующего авиационной дивизии; с полковником Новодаровым я часто встречался до войны, как-никак мы с ним представляем один и тот же род войск – механизированные, танковые…
– А Шепетов?
– С Иваном Михайловичем я познакомился уже здесь. В Хаммельбурге… Он заходил ко мне пару раз на чашку чая.
– И все?
– Да!
В глазах русского командарма светилась такая искренность, что Зиверс, казалось, поверил в правдивость его слов.
Ничего не ответив, он резко развернулся и чуть ли не строевым шагом пошел к выходу…
В дверях остановился и снова повернул к дерзкому узнику красное лицо:
– А вам неинтересно, куда увезли ваших… товарищей?
– Интересно.
– В Нюрнбергскую тюрьму.
– Понял.
– Там их допросят, – капитан вздохнул, словно сожалея о печальной участи советских военнопленных. – И…
Он красноречиво обвел правой рукой вокруг своего горла и резко вздернул ее кверху.
– Смотрите, как бы с вами не случилось нечто подобное!
Помутнение рассудка
Хаммельбург.
Весна 1943 года
После провала планов побега жизнь обитателей Хаммельбургского лагеря серьезно ухудшилась. Хотя еще вчера военнопленные считали, что их содержат так плохо, что дальше просто некуда. Оказалось – есть!
А тут еще «сорока на хвосте» принесла весть о полном разгроме немецко-фашистских войск под Сталинградом…
И началось…
Репрессии, бесконечные шмоны
[67]…
Высокопоставленным узникам урезали питание, значительно сократили, а вскоре и вовсе ликвидировали денежное содержание…
Но самое страшное, теперь их за малейшую провинность, как самых обычных военнопленных солдат, могли убить на месте или отправить в штрафной лагерь СС «Флоссенбюрг», чтобы там уже подвергнуть «специальному обращению», – так скромно нацисты именовали «тайную казнь».
Как позже станет известно Потапову, Григория Илларионовича Тхора лишили жизни еще в январе 1943-го, а генерала Шепетова мучили до 19 апреля 1943 года…
Тем временем жизнь за колючей проволокой в Хаммельбурге текла своим чередом.
В это непростое время Михаилу Ивановичу часто приходилось общаться с еще одним некогда хорошо знакомым коллегой – генералом Евгением Арсентьевичем Егоровым.
4-й стрелковый корпус, которым он командовал в начале войны, участвовал в приграничном сражении в составе 3-й армии Западного фронта, вел тяжелые оборонительные бои западнее города Гродно, в ходе которых и попал в плотное кольцо окружения.
К исходу 28 июня 1941 года в распоряжении комкора Егорова оставалось чуть больше полка. Присоединив к нему остатки частей 85-й стрелковой дивизии, генерал отдал приказ занять оборону в районе местечка Деречин
[68], принять бой, если не удастся его избежать, и сразу отойти на восток к реке Щара
[69].
При отступлении штабная колонна попала под яростный огонь противника. Евгений Арсентьевич был ранен и взят в плен. Сначала его содержали в Бело-Подляске
[70], а уже в августе перевели в офицерский лагерь «ХIII-Д».
В сентябре 1941-го командир корпуса Егоров добровольно дал согласие на сотрудничество с военным командованием противника и вступил в так называемую Русскую трудовую народную партию (РТНП), созданную с санкции германского руководства бывшими советскими офицерами и генералами, перешедшими на сторону врага. Он занимал должность начальника штаба военного отдела, был председателем партийной комиссии (партийного суда), в ноябре 1941 года вместе с другими офицерами и генералами подписал обращение к командованию вермахта с просьбой сформировать из числа военнопленных добровольческую армию и направить ее на фронт для борьбы против Красной Армии. Как руководитель вербовочной комиссии Егоров лично принимал участие в переманивании военнопленных на сторону врага (всего им было привлечено около 800 человек), проводил агитацию, направленную против СССР и руководящей коммунистической партии.
В феврале 1942 года Евгений Арсентьевич посетил лагерь «Проминент», где имел долгую и обстоятельную беседу с командармом Потаповым. После этого с ним вдруг случилась странная метаморфоза…
Егоров признал ошибочным свое заявление о вхождении в РТНП и отозвал его, одновременно прекратив всякую антисоветскую деятельность.
Но об этой маленькой своей победе Михаил Иванович Потапов никогда никому не рассказывал. Даже верному другу Музыченко.
Поэтому тот долго не мог «врубиться», о чем идет речь, и без устали вертел круглой головой, переводя пытливый взор с одного своего товарища на другого, зашедшего, кстати, попрощаться.
