Вокруг в радиусе полумили были сплошные неровные крыши. За пределами этого круга сквозь туман и дым серыми тенями вырисовывался угрюмый Лондон. Внизу проходила оживленная улица. Манфред окинул беглым взглядом и их крышу, затем через полевой бинокль долго и внимательно смотрел на юг. Покончив с осмотром, он пополз обратно к люку, открыл его, опустил в черную пустоту ноги и стал осторожно съезжать вниз, пока не почувствовал верхнюю ступеньку стремянки. Затем быстро закрыл люк и спрыгнул на пол.
– Ну как? – с оттенком торжества в голосе спросил Тери.
– Я вижу, вы поставили метку, – сказал Манфред.
– Так будет лучше… Раз уж нам предстоит работать в темноте, – пояснил Тери.
– Ну а что наверху? Удалось увидеть? – поинтересовался Пуаккар.
Манфред кивнул.
– Очень неотчетливо… Здание парламента кое-как различить можно, Даунинг-стрит – сплошное нагромождение крыш.
Тери снова взялся за работу, захватившую все его внимание. Каким бы ни было его ремесло, работал он ответственно. Он чувствовал, что должен показать этим людям все, на что способен. В последние дни ему пришлось не раз убеждаться в их превосходстве, и теперь в нем разгорелось желание доказать, что и он чего-то стоит, что он тоже – личность, ему захотелось добиться благодарности людей, которые заставили его почувствовать свою незначительность.
Манфред и остальные в сторонке молча наблюдали за ним. Леон, озадаченно хмуря брови, не сводил глаз с лица работающего Тери. Объяснялось это тем, что Леону Гонзалесу, ученому и физиономисту (его перевод «Theologi Physiognomia Humana»
[27] Леквеция на сегодняшний день считается лучшим), казалось невероятным видеть, что в одном человеке могут уживаться преступник и старательный работник.
Через какое-то время Тери завершил работу.
– Ну вот, все готово, – с удовлетворенной усмешкой объявил он. Дайте мне вашего министра, позвольте мне с ним поговорить, и через минуту он отдаст Богу душу.
Лицо его, и без того малоприятное, теперь выглядело демоническим. Он был похож на огромного испанского быка, почувствовавшего запах крови.
Тем более странным казалось спокойствие остальных. Ни один мускул не дрогнул на их лицах. В глазах – ни торжества, ни сожаления… Лишь необъяснимое нечто, которое появляется на непреклонном лике судьи, когда он зачитывает суровый приговор. Тери увидел эти взгляды и весь похолодел.
Он выставил вперед руки, как будто защищаясь.
– Хватит! Прекратите! – вскрикнул он. – Не смотрите так, ради всего святого… Не надо, не надо! – трясущимися руками он закрыл лицо.
– Как не смотреть, Тери? – вполголоса спросил Леон.
Тери помотал головой.
– Не знаю… Как судья в Гранаде, когда… Когда он объявляет: «Да свершится правосудие!»
– Если мы смотрим так, – сухо произнес Манфред, – это потому, что мы и есть судьи. И не только судьи, но и исполнители приговора.
– Я думал, вам моя работа понравится, – проныл Тери.
– Вы прекрасно справились, – ровным голосом сказал Манфред.
– Bueno, bueno!
[28] – эхом повторили остальные.
– Будем молиться, чтобы нам повезло, – торжественно произнес Манфред, и Тери удивленно уставился на этого странного человека.
Днем суперинтендант Фалмут доложил комиссару столичной полиции, что все готово для защиты министра.
– В сорок четвертом доме на Даунинг-стрит полно наших людей, – сказал он. – Почти в каждой комнате дежурит кто-то из моих молодцов. На крыше – четверо лучших людей, посты расставлены в подвале и на кухне.
– Слуг проверили? – спросил комиссар.
– Сэр Филипп привез своих людей из деревни, но сейчас в доме нет ни одного человека, начиная с его личного секретаря и заканчивая швейцаром, чью биографию я бы не знал как свою собственную.
– Все-таки душа у меня не на месте, – озабоченно вздохнул комиссар. – Только бы завтрашний день пережить… Каковы были ваши последние распоряжении?
– После прибытия сэра Филиппа я ничего не менял, сэр. Завтра до половины девятого он будет оставаться в доме, в девять он должен быть в парламенте, чтобы начать чтение законопроекта. Возвращается в одиннадцать.
– Я приказал перекрыть движение по набережной с без четверти девять до девяти пятнадцати. То же самое в одиннадцать, – сказал глава полиции. – От Даунинг-стрит до здания парламента поедут четыре экипажа, сэр Филипп будет следовать сразу за ними в автомобиле.
Неожиданно в дверь постучали (разговор этот происходил в кабинете комиссара), и вошел офицер. В руке он держал карточку, которую и положил на стол.
– «Сеньор Хосе де Сильва», – прочитал комиссар. – Глава испанской полиции, – пояснил он суперинтенданту. – Проведите его.
Сеньор де Сильва, поджарый невысокий мужчина с острым носом и бородой, приветствовал англичан с преувеличенной вежливостью, свойственной испанским официальным лицам.
– Простите, что заставил вас совершить такую дальнюю поездку, – сказал комиссар после того, как пожал гостю руку и представил ему Фалмута, – но мы подумали, что вы сможете помочь нам разыскать Тери.
– К счастью, я как раз был в Париже, – ответил испанец. – Да, я знаю Тери… Знаю ли я о «Четверке»? – плечи его поднялись до самых ушей. – А кто может сказать, что знает о них хоть что-нибудь? Я знаю, что они существуют – в Малаге было одно дело… Но Тери – мелкий преступник. Я был поражен, узнав, что он присоединился к банде.
– Кстати, – сказал комиссар, взяв со стола полицейский отчет и бегло просмотрев его, – ваши люди забыли указать… Хотя это, пожалуй, не так уж важно… Кто Тери по профессии?
Испанский полицейский задумчиво насупил брови.
– По профессии, по профессии… Дайте подумать… – какое-то время он силился вспомнить. – Нет, не помню. Хотя, по-моему, это что-то связанное с резиной. В первый раз его арестовали за кражу резины. Но, если вы хотите знать точно…
Глава лондонской полиции рассмеялся и легкомысленно махнул рукой.
– Нет-нет, для нас это совершенно не имеет значения.
Глава VII. Посыльный «Четверых»
Обреченному министру нужно было передать еще одно послание. В последнем полученном им письме были такие слова: «Вы получите еще одно предупреждение, и, чтобы мы были уверены, что оно не затерялось, наше следующее и последнее обращение будет вручено Вам в руки одним из нас».
