Потом эти блины поедались: истово, с восторгом. Да уж,
конечно, испытаешь восторг, если сложить румяный круг толстым треугольником, и
намазать красной икрой из маленькой нарядной баночки, и свернуть трубочкой… а
потом еще запить чаем с лимоном!
– С ума сойти, – сказал Налетов, облизываясь. – Вы не
представляете, как я тут изголодался в одиночестве. Такие только моя бабушка
пекла. Сейчас лопну! Умру!… – И он снова потянулся к тарелке. – Альбина, солнце
мое, а если я все-таки останусь каким-то чудом жив к тому времени, как это
блюдо опустеет, вы сможете с такой же дивной легкостью испечь еще
десяток-другой… третий?
Сейчас Альбине было море по колено! Она смотрела на Налетова
с обожанием, а Герман откровенно хохотал, наблюдая за ними обоими.
– Сынуля, – сказал Налетов, – ты не находишь, что такие
блины можно есть каждый день… всю оставшуюся жизнь?
– Папа, ты мои мысли прочел, – серьезно сказал Герман.
Альбина уронила вилку.
Все! Теперь ей уж точно кусок в горло не полезет. А Герману
бы только смеяться над ней! О господи, и угораздило же ее среди всех на свете
людей выбрать… Как бы сбежать, пока она по-глупому не залилась слезами счастья?
Или хотя бы чем отвлечь от себя внимание?
С тоской обвела глазами гостиную, в которой они пировали на
краю несусветно старинного стола с львиными лапами вместо ножек, под расписной
фарфоровой лампой, скользнула взглядом по стенам, увешанным картинами и
фотографиями в красивых рамках, и воскликнула с интонациями утопающего, который
хватается за соломинку:
– О, я где-то видела это фото, совсем недавно!
И тут же пожалела, что не откусила себя сначала язык. На
фото были изображены два человека в белых халатах, низко надвинутых шапочках и
марлевых масках. Эти двое склонялись над чем-то, лежащим на столе и тоже
накрытым белым. Лиц было не разглядеть, но Альбина тотчас узнала снимок, словно
под ним была знакомая надпись о том, что операцию проводят молодые, талантливые
хирурги N-ской больницы города Горького Г. П. Налетов и С. И. Кавалеров.
– Неужели? – удивился Налетов, отставляя кружку с чаем. – Не
ошибаетесь? Это самое фото? А ведь это семейная реликвия, можно сказать. Оно
очень старое.
– Я его и видела в какой-то старой газете. Примерно сороковые
годы, да?
– Пятьдесят второй, если быть точным.
– Ничего себе, реликвия! – буркнул Герман.
– А что? Реликвии не только о радости могут напоминать – о
горе тоже. Во всяком случае, отец мой, Григорий Петрович Налетов, а он был
великий человек, завещал мне никогда не расставаться с этой фотографией. Она
должна была постоянно напоминать, что врач – отнюдь не божество, каким его
склонен считать счастливо исцеленный пациент. Врач, увы, тоже человек, который
на пути к истине – исцелению этого самого пациента – может совершить множество
трагических ошибок. И самая тяжелая – если, спасая одного, он погубит другого.
– Ты никогда не говорил, что дед раскаивался… – вскинул
брови Герман. – Это для меня новость!
– Раскаивался – не то слово, – покачал головой его отец. –
Ну как можно раскаиваться в правильном, справедливом поступке? Ведь неизвестно,
сколько еще людей могло погибнуть! Но отец мой говорил, что если бы он мог
предвидеть последствия, то поступил бы иначе. Он просто все сказал бы
Кавалерову и оставил его один на один с собственной совестью и пистолетом, в
котором был последний патрон. Нет, он никогда не раскаивался в том, что
произошло с Семеном Евгеньевичем. Но участь его семьи… это ужасно.
– Погодите-ка, – изумленно сказала Альбина. – Кавалеров?
«Врач-убийца»?
Герман дико глянул на нее.
– Ого, – сказал Петр Григорьевич. – Да вы знаете о нашей
семье куда больше, чем мне казалось.
– Нет, нет, что вы, – ужаснулась Альбина своей бестактности.
Правда что – влезла, как слон в посудную лавку! – Просто так называлась статья.
Там были рядом две старые газеты, точнее, вырезки: одна с фотографией, а другая
со статьей…
– Интересное сочетание вырезок! А если не секрет, где они?
– Их выбросили, – заторопилась Альбина. – Они мне на глаза
попались среди всякого старья, предназначенного на выброс, в одном доме.
Налетовы молча смотрели на нее, и Альбине казалось, будто
они не верят ни одному ее слову. Конечно, вранье всегда было ее слабым местом.
Но ведь не скажешь правды! Не скажешь: эти вырезки, возможно, принадлежали
моему отцу, зеку с лесоповала…
Изможденная, жуткая маска Стольника с этим черным пауком,
ползущим по шее к уху, вдруг возникла перед глазами. И словно в сердце ударило
догадкой: тот человек, ее отец, – такой же, как Стольник! Может быть, убийца.
Насильник – уж во всяком случае.
Она перехватила озабоченный взгляд Германа. Кивнула,
успокаивая его и пытаясь успокоиться сама.
– Вырезки в одном старом доме… – задумчиво повторил Налетов.
– Скажите, а фамилия хозяина была не… Да ну, глупости, извините.
Альбина до боли сплела пальцы. А вдруг ее отец – один из
оставшихся в живых Кавалеровых? Нет, пожалуйста, не надо! Пусть все это будет
случайным совпадением! Ох, зачем она только увидела это фото на стене, зачем
прицепилась к нему? Герман видит ее волнение – точно, видит. Он просто глаз с
Альбины не сводит. В другую минуту она радовалась бы этому, а сейчас… О чем бы
таком заговорить, о совершенно постороннем? И вдруг с ужасом услышала
собственный голос, произносящий:
– А в чем там все-таки было дело – с этим врачом-убийцей? Я
из статьи мало что поняла…
– Тяжелый случай, – вздохнул Налетов.
Подошел к окну, прильнул к открытой форточке. Постоял так,
обернулся:
