– За энтузиазм…
– Понятно, – кивнул Толян. – Меня тоже решили вокруг пальца объехать. Не на того напали. Никуда не денутся, выложат, как миленькие.
– Что выложат?.. – не понял я.
– Премию за «вклад в совриск», а с этой премией я на Ленинский проспект пробьюсь.
Тут до меня дошло. «Совриск» – это современное искусство!.. Хотелось обойтись без заученных с детства фраз, но иначе не прокомментируешь – мать вашу!..
В этот момент машина остановилась у светофора, и, когда тронулась, я поинтересовался:
– И как ты себе мыслишь интерьер булгаковского дома?
– Как самый новомодный коммерческий перформанс. Аукционы должны проводиться каждую неделю или в зависимости от слета VIPов. А затем, кто хочет, может остаться и вволю полакомиться Булгаковым. Вкупе с девочками, в окружении современного искусства…
– А VIPы клюнут?
– По правде говоря, меня тоже сомневает, впрочем, я свои бабки все равно отобью. А ты зачем ввязался в эту историю? Я слыхал, литература, сейчас не в моде. Или ты что-то тундрово́е сбацал?
Я засмущался.
– Ну, не совсем тундрово́е, но кое-какие находки использовал.
– Ладно, братан, тебе куда? В Подольск?.. Не-е, подбросить не могу, тороплюсь. Если что, звякни. Запиши мой телефон…
Глава 8
На следующий день я позвонил Толяну. Мне ответили, что номер не существует.
Я не удивился. Я был готов к чему-то подобному.
Таковы правила игры в «совриск».
С трудом заставил себя сесть за работу – решил дописать главу, посвященную последним дням Булгакова.
Терзал себя до обеда – и ни в какую!
Покоя не давала постоянно всплывавшая в памяти фраза – «выпасть из обоймы». К Булгакову она не имела никакого отношения.
Ближе к ночи сумел-таки ухватить этот дискурс за хвост. Главное не премия, а участие. Выпасть из обоймы всегда успею… Дальше покатилось по нарастающей: «риск – благородное дело», «такой шанс выпадает раз в жизни», «глупо отказываться от того, что само идет в руки». «Худшее», как оказалось, тоже обладало своеобразной заманухой, и речь не только о премиях.
Не может быть, чтобы вновь обманули!
Нельзя же обманывать постоянно?!
Какую-нибудь премию мне обязательно выпишут, ведь я же свой пацан! Ну, если не «за лучшую книгу года», то хотя бы за «вклад в литературный процесс».
Но и напрашиваться нельзя! Пусть попросят! Так, кажется, завещал Булгаков.
Ради смеха набросал несколько слоганов, о которых упоминал наш Вася.
«В лето 20… многострадальную Русь озарила радостная весть – в сердце нашей родины Москве открылся гостеприимный дом, названный именем человека, который немало пострадал на своем веку…» – и прочее в том же духе. Отправил накарябанное по электронной почте.
Вася позвонил на следующий день и разнес мои тексты в пух и прах. Уже первая фраза возмутила его до глубины души.
– Ты что, старик, спятил?! Какое лето! Дом в октябре открыли. Ты же сам был на рабочей презентации… Борюсик ругался как сапожник!..
Я бросил трубку.
Меня ждал Булгаков.
Если мучительная смерть настигла его за попытку под прикрытием «Батума» дописать свой самый революционный роман, это объяснение, к сожалению, не давало ответа на другой вопрос, окончательно добивший Булгакова, – по какой причине Сталин резко изменил свое отношение к намечаемому во МХАТе перформансу?
Какой изъян Петробыч обнаружил во вполне приемлемой по всем канонам соцреализма пьесе?
Что криминального таилось в желании автора очертить его как юношу мятущегося, романтического, ярого противника эксплуатации человека человеком?
Чем мог помочь ответить на этот существенный вопрос установленный в зале действующий унитаз? Пусть и на метровой высоте! Пусть и опутанный колючей проволокой… Чем могли помочь слоганы, кавалерийские усы, художественный мордобой и актуализация естественных человеческих отправлений?
Я перебрал доверенные мне архивные листки.
Бесцельное занятие. Кто мог бы объяснить непонятную смену настроения Сталина, кроме самого Сталина?
Или Рылеева?..
Я позвонил ветерану.
Трубку долго не брали.
Наконец послышался заплаканный женский голос.
– Аллё?
– Можно к телефону Юрия Лукича?
– А Юрия Лукича больше нет.
– А где он?
– Он умер.
Только переварив эту новость, я поинтересовался:
– Простите, с кем разговариваю.
– Я внучатая племянница Юрия Лукича. Похороны назначены на четверг. Сбор в десять возле подъезда. Просьба не опаздывать.
У меня ноги отнялись.
Сбылось пророчество – кто свяжется с Булгаковым, от Булгакова и погибнет. Теперь очередь за мной.
Я рухнул на кровать.
История и литература присели рядом…
Эпилог
На поминках ко мне отнеслись доброжелательно, выражали сочувствие.
Гости, по-видимому, были в курсе нашей совместной работы. Интересовались, как продвигаются воспоминания о Булгакове. В конце траурного застолья один из ветеранов поднял тост за то, что в память о Юрии Лукиче мне ни в коем случае нельзя прекращать работу над романом. Он даже предложил поделиться материалами, относящимися к смерти Сталина.
– Такой ли загадочной она была?
Старикан пристально, по-чекистски глянул на меня, но на этот раз я проявил булгаковскую твердость.
– Сначала надо закончить работу. Пока не закончу… – я развел руками.
– Тогда я перешлю вам материалы по почте.
Беда с этими ветеранами. Их целеустремленности и принципиальности можно только позавидовать.
Спустя пару недель я получил письмо.
Вначале неизвестный доброжелатель (на поминках он не назвал себя) сообщил, что собрал все, что у него сохранилось.
«Это, конечно, крохи, но, возможно, и они пригодятся…»
Далее шли отдельные цитаты, извлеченные из неизвестно каких документов, неизвестно кем написанные и с какой целью сохраненные. Это неудивительно. Для того времени это была неписаная норма, согласно которой из показаний извлекался исключительно смысл, а подробности – адреса, имена свидетелей, точное время и место, – в частной переписке устранялись, как самый взрывоопасный компромат.
Или наоборот…
В любом случае в умении маскироваться эти люди знали толк. Только во исполнение слова, данного мной на поминках, я привожу эти отрывки.
