Он погрозил Гамиду кулаком, подобрал цепь и снова бросился в бурлящее течение узкого, но опасного потока.
Противоположный берег был мрачным и пустынным. Нигде ни души! Над самой водой нависали дикие скалы, поросшие кое-где кустами кизила и дрока.
Звенигора выбрался наверх. Гамид все еще гарцевал на другом берегу, а телохранители, подбежав к маслобойке, снаряжали челн. Скоро они переплывут на эту сторону. Теперь надежда только на собственные ноги! Быстро достав ключ, Арсен отомкнул замок кандалов, забросил их в густые кусты и, не мешкая, кинулся наутек.
Он бежал, изредка переходя на шаг, до самого полудня без отдыха, не чувствуя ни усталости, ни голода. Страх подгонял его. Он опасался преследователей и случайных встречных, которые могли задержать его, боялся заблудиться и вернуться назад к реке или сорваться со скалы и сломать ногу или руку. Теперь, когда он вдохнул свежий воздух свободы, когда забрезжила надежда вырваться из неволи, он боялся любой неожиданной помехи, которая могла все свести на нет…
Шел без отдыха до самого вечера. Обошел стороной два селения, незамеченным пробрался вдоль виноградников, где работали несколько женщин и подростков, пересек сухой неприветливый горный кряж и, наконец, остановился на ночлег в роще. На толстом развесистом дереве соорудил из веток и листьев нечто вроде гнезда и, хотя донимал голод, заснул крепким, беспробудным сном.
Проснулся, когда всходило солнце. Лес звенел птичьим гомоном. Не медля ни минуты, спустился на землю, пожевал горьковатую – с росою – траву, чтобы унять жажду, и пошел навстречу солнцу.
Местность начала понемногу меняться. Горные хребты остались позади. Перед беглецом открылась холмистая равнина, на которой кое-где торчали кусты колючего терновника или молодой полыни. Арсен не торопился. Погони не было, да, похоже, и не будет, – должно быть, преследователи потеряли след.
Вторую ночь провел в пещере, заложив вход каменными глыбами, так как вокруг слышался вой гиен и шакалов. Сон был некрепкий, с кошмарами, но все же немного восстановил силы, а хмурое утро вселило надежду, что пойдет дождь.
Взобравшись на крутую вершину, Арсен осмотрелся. Позади синели горы, но, хотя там была вода, возвращаться к ним было и далеко и опасно: можно нарваться на преследователей. Впереди – бесконечная пустыня, сухая, безлюдная. Лишь слева, в далеком мареве, невысокие горы. Ну что ж, туда! Там, наверное, можно найти воду и пищу. В них теперь спасение. Особенно – в воде. Итак, только туда!
Шел быстро. По пологим склонам сбегал рысцой. С надеждой поглядывал на серое облачное небо, ждал от него хоть капли дождя. Но тучи бледнели, таяли, и вскоре сквозь них блеснули первые утренние лучи солнца.
В полдень Арсен почувствовал, что дальше идти не сможет. Внутри все жгло нестерпимым огнем. В висках стучит горячая, как расплавленное олово, кровь. Безжалостное солнце отбирает у тела последние капли влаги, немилосердно печет неприкрытую голову. Ноги подкашиваются, отказываясь нести отяжелевшее тело.
Но он не останавливается. Нет, нет, только не останавливаться, не упасть, это – смерть!
Ему мерещится, что он лежит где-то здесь, на каменистой, раскаленной, как огонь, земле и к нему подкрадываются шакалы и гиены. В руках и ногах нет сил подняться, отогнать зверей, которые только и ждут той минуты, когда можно будет полакомиться нежданной добычей. Потом прилетят орлы-стервятники, расклюют то, что останется от зверей, и разнесут белые кости в разные концы пустыни. Бр-р-р!..
Нет, ему никак нельзя здесь погибнуть! Где-то далеко, далеко, на Украине, его ждет мать. Выходит на высокий курган над Сулою и долго смотрит в степь – не едет ли Арсен, ее сын любимый, ее надежда?.. Потом молча спускается вниз, к хате, разговаривает с дедом и Стешей. Наконец, ложится спать. Но сон медлит, не идет к ней, тоска обвивает ее сердце, а непрошеные горючие слезы до утра выедают глаза… Нет, он должен одолеть все, даже смерть, должен идти дальше, чтобы наступил тот радостный день, когда улыбнется от счастья мать и ласточкой кинется сыну на грудь!..
Ему нельзя бесследно уйти из жизни еще и потому, что на совести лежит тяжким камнем долг перед кошевым Сирко, перед всем сечевым товариществом. Ведь как полагался на него кошевой атаман! Как надеялся, верил, что поездка будет удачной, что Арсен и брата из неволи выкупит, и важные вести привезет из Турции… Но человек предполагает, а Бог располагает! Вместо счастливого возвращения сам попал в неволю, как птица в силок. Что теперь думает о нем кошевой? Проглядел глаза? Надеется? Ждет? Напрасно: не скоро доведется казаку ступить на родную землю. Да и доведется ли? А все из-за Чернобая!
Чернобай – вот еще кто крепко держит его на этом свете! Жгучая ненависть распирает грудь, толкает все вперед и вперед! Выжить, вернуться, чтобы встретиться с изувером с глазу на глаз!
Арсен вытирает грязным рукавом лицо, облизывает потрескавшиеся губы распухшим, словно войлочным, языком и упрямо идет дальше…
На четвертый день, после полудня, совсем обессилев, он вскарабкался на гребень горы и увидел широкую отлогую долину, на противоположной стороне которой паслась большая отара овец.
Сердце радостно забилось… Там люди! Там есть вода! Пастухи никогда не отходят далеко от нее. Поблизости, наверное, колодец или ручей, где они поят овец.
Он остановился и перевел дух. На радостях чуть ли не сразу бросился вперед, но вовремя смекнул, что и с пастухами встреча может плохо кончиться для него. Пастухи, конечно, вооружены луками, пиками, ножами, а у него только голые руки, да и те отказываются ему служить от усталости, голода и жажды.
Казак превратился в охотника, выслеживающего дичь. Осторожно, прячась за каждый кустик, за каждую глыбу, что попадались по пути, стал окольным путем приближаться к отаре. В голове гудело, руки и ноги дрожали. Но он полз все ближе и ближе.
Разумней было бы свернуть в сторону и соседней долиной обойти пастухов, но Арсен чувствовал, что на это у него уже не хватит сил. К тому же над костром он увидел закопченный казанок, из которого доносился необычайно приятный, щекочущий запах вареного мяса. Этот запах дурманил беглеца и манил к себе.
Почти полчаса потратил Звенигора на то, чтобы незаметно приблизиться к костру. Подкрадывался с подветренной стороны, чтоб не учуяли собаки. Наконец, зажав в руке острый камень, притаился за глыбой известняка, выжидая удобный момент, чтобы ударить пастуха по голове.
Бородатый пожилой пастух в поношенном джеббе и островерхом войлочном кауке помешивал длинным блестящим ножом в котелке. Потом, отложив нож в сторону, вытащил из кожаной торбочки узелок, наверное с солью, и начал подсыпать в варево, мурлыкая какую-то песенку.
Наступило самое подходящее время для нападения. Занятый своим делом, пастух не слышал тихих, крадущихся шагов. Арсен на мгновение замер, как бы собираясь с силами. Медленно занес над головой бородача камень. Но тут его словно толкнуло что-то в грудь; рука с камнем дрогнула и опустилась вниз. До сознания дошла родная, знакомая еще с детства песня:
