Однако чувство жалости пересилило. «Не везти же деньги домой. Лучше купить свободу этим беднягам».
– Сколько хочешь за них, ага?
В глазах турка блеснули жадные огоньки.
– За всех – пятьсот курушей.
– Это дорого. Двести. И ни куруша больше!
Арсен прикинул: даже заплатив пятьсот, у него еще останется столько, что хватит при случае выкупить и Нестора.
Однако поторговаться следует, а то турок заломил сверх меры. Потому повторил твердо:
– И ни куруша больше!
– Дела не будет! – уперся спахия. – Ты хочешь обмануть меня, гяур!
– Как я могу тебя обмануть? Разве на базаре за эти скелеты дадут больше?
– Если ты покупаешь, то, наверное, рассчитываешь на барыш?
– А как же, конечно, рассчитываю. Потому и не дам больше.
– Ну, четыреста должен дать.
– Двести пятьдесят. Это мое последнее слово.
– Ты меня грабишь, собака неверная! – воскликнул спахия, но без особой злости. Сквозь припухшие веки остро, как буравчики, сверлили молодого покупателя хитрые карие глазки. – Ладно, давай!
– Пиши купчую и бумагу об освобождении. И поспеши – у меня совсем нет времени!
Через час спахия вручил бумаги, а Арсен отсчитал ему деньги. Сторож открыл замки кандалов, и невольники со слезами радости бросились к своему избавителю. Каждый старался обнять его, поцеловать руку. Черноглазый дед прижал Арсена к своей груди.
– Сынок, – шептал он, всхлипывая, – теперь для Ивана Крука ты самый родной человек… Будешь в Чигирине – не обойди мою хату…
– А я из Корсуня…
– Я из Брацлава…
Каждый наперебой приглашал к себе. И Арсен с горечью подумал, что дорога домой и для них, и для него еще ой как далека! Немало встретится на ней и явных и неведомых опасностей. И кто знает, когда они достигнут своей родной пристани, своего родного уголка земли…
Выведя стариков из села, казак отдал им бумаги и сказал:
– Бывайте здоровы, земляки! Пусть вам путь счастливый стелется! Идите прямо через Планину на Валахию. А там – на Запорожье. Передайте кошевому, что турки войну готовят против нас. Пусть наши начеку будут!.. Донесете эту весть на родину – считайте, что вы со мной квиты! Поняли?
Старики вновь упали на колени. Крук заверил:
– Поняли. Донесем! Передадим!.. Пусть счастье не обходит тебя, сынок! Береги себя!
Арсен еле вырвался из горячих объятий расчувствовавшихся земляков, схватил Марийку за руку и зашагал прочь. А деды, опьяневшие от счастья, еще долго стояли на вершине горы и смотрели им вслед покрасневшими от слез глазами.
Поздно вечером Арсен и Марийка увидели море. До него было еще далеко, но под лунным светом оно мерцало тысячами загадочных огоньков и, словно живое, быстро приближалось им навстречу. Они ускорили шаг, спустились с холма к устью реки, где в камышах ожидал их Спыхальский с лодкой, свернули на едва заметную тропинку. Долго петляли по ней, дальше и дальше углубляясь в темную чащу зарослей.
Под ногами хлюпает вода, а вверху, над головами, тихо шелестит твердая, грубая листва – ш-ш-ш!..
Казалось, что идут они слишком долго. Уже и берет должен бы давно появиться.
– Пан Мартын! Где ты? – приглушенно окликнул Арсен, не уверенный, что не заблудился.
Прислушался… Нет ответа.
Двинулись дальше. Шуршит высокий камыш, чавкает жидкая болотная грязь, где-то неподалеку снялась, захлопав крыльями, испуганная утка.
А в сердце закрадывается неясная тревога:
– Пан Мартын! Эгей! Отзовись!
Но ни звука в ответ.
Неужели сбились с дороги? В плавнях, где перед тобой все время стоит глухая зеленая стена, это немудрено… Так нет, это та самая тропка, по которой они выходили, направляясь в Рудник!.. Вот знакомый куст ивняка… Чуть дальше – темнеет высокая и тоненькая, как свечка, ольха… А вот, наконец, и долгожданный берег!.. Река… Блестит, серебрится бесконечная лунная дорожка…
Тишина. Ни души.
Где же Спыхальский?
Арсен внимательно осматривается вокруг. Густой камыш, стеной стоявший здесь, когда они уходили утром, теперь лежит прибитый к земле, истоптанный, будто по нему пронеслось стадо диких кабанов. У самого берега выглядывает из воды полузатопленная лодка, а рядом с нею торчит воткнутое рукоятью в ил длинное прочное весло…
Какое же злоключение разыгралось здесь? Кто скажет?
– Пан Мартын!.. – в отчаянии закричал Арсен, поняв, что с поляком произошло какое-то несчастье.
– А-ан… ы-ы-ын… – раскатисто ответило эхо и замерло в тревожной, гнетущей тишине.
5
Море пустынно. Ни корабля, ни паруса. Голубые волны с глухим шумом разбиваются о прибрежные камни, надоедливой однообразностью навевая гнетущую тоску на Момчила.
– Яцько, – обратился старик к пареньку, вытянув к морю морщинистую шею, – у тебя молодые глаза, погляди: не лодка ли показалась из-за каменного мыса? Иль, может, чайка пронеслась над водой?
Яцько долго всматривается в белесую даль, но ничего не видит.
– Нет никого, просто показалось.
Момчил сокрушенно покачал головой и сказал глухо, утешая не столько собеседника, сколько себя:
– Ну, не волнуйся, будут. Куда бы им деться? Приплывут…
– Конечно, приплывут, – уверенно подтвердил Яцько. – Звенигора и не в таких переделках бывал, а живым всегда возвращался. А это – так себе, прогулка. К тому же, бай Момчил, не нужно забывать, что Арсен – казак!..
Момчил улыбнулся в седую бороду и обнял Яцька за плечи:
– Знаю, хлопец. Потому и не очень тревожусь… Но не пора ли нам вечерять? Вон солнце заходит. – И он направился к хижине.
Ужинали вчетвером. Якуб уже почувствовал себя лучше и примостился в красном углу, Златка постелила ему большой Момчилов кожух.
Хижину освещала сальная свеча. Желтоватый огонек помаргивал в углу перед образами, и по комнате колыхались, дрожали боязливые тени.
Златка сидела напротив окна. Личико заострилось, исхудало, но от этого она казалась еще нежнее и красивее. Печальные темно-синие глаза внимательно вглядывались в маленькие черные стекла оконца, а мыслями девушка была далеко в море, где, возможно, в это самое время Арсен рассекал веслами воду, торопясь к ней.
Удивительные вещи случаются на свете. Арсен и она очень редко разговаривали наедине. И почти не говорили о своих чувствах. Но оба знали, как крепко любят друг друга. Молчаливое объяснение взглядами сказало им больше, чем тысячи слов.
Девушка машинально отправляла в рот кусочки солоноватой брынзы и мысленно представляла закованного в цепи невольника, стоящего над побежденным барсом. Обросший, грязный, окровавленный… Но не это запало ей в сердце. Ее удивил сам подвиг. Она поняла, что барс не случайно оказался во дворе, что его загодя готовили к поединку с этим человеком. А еще больше ее поразил взгляд незнакомца: в нем было и удивление, и восхищение, и смущение, граничащее со стыдом. Еще никто так не смотрел на нее. Она выросла в мрачном замке, среди нянек и жен Гамида, почти не видела юношей, а тем более таких храбрецов, о которых так интересно рассказывалось в песнях и сказках. И вдруг появляется мужественный юнак – даром что невольник! – и спасает ее от страшных когтей дикого зверя! Она была безмерно благодарна казаку и старалась хоть чем-нибудь помочь в его безрадостной жизни. Думала о нем долгими вечерами. Из этих чувств и мыслей, очевидно, и выросла ее первая любовь…
