Сафар-бей замахнулся плетью.
– Ну, отвечай, неверная собака!
И тогда Арсен простонал:
– Ненко! Неужели это ты, Ненко?
Сафар-бей отшатнулся, словно от удара по лицу.
– Как ты сказал? Ненко? – спросил он странным, будто деревянным голосом. – Откуда ты знаешь это имя? О Аллах экбер! Говори же!
Перемена, происшедшая с ним, была столь разительной, что Арсен понял: перед ним действительно Ненко, сын Младена… Он помнит свое прежнее детское имя!.. Но осталось ли что-нибудь в его памяти, кроме имени? Какие еще сохранил он воспоминания детских лет?..
– Развяжи меня, Сафар-бей… Я все объясню, если здесь не будет…
Он не успел досказать: «не будет Гамида». Прогремел выстрел – ему огнем обожгло висок. В глазах казака поплыли разноцветные круги, и он провалился в черный сумрак.
В подземелье медленно расходился едкий пороховой дым.
Арсен повис на веревках. Из упавшей на грудь головы закапала на пол кровь.
– Зачем ты стрелял, Гамид-бей? – закричал смертельно побледневший Сафар-бей. – Зачем ты убил его?
Он сжал кулаки, весь напрягся.
– А-а, чего возиться с собакой! – Обрюзгшее лицо Гамида передернулось, то ли от замешательства, то ли от злобы. – Туда ему и дорога! Паскудный раб!..
– Что ты наделал, Гамид-бей? Этот гяур знал какую-то тайну, которая меня преследует с тех пор, как я помню себя!
– Чепуха! Не обращай внимания на нелепые детские сны! Прикажи вынести и закопать эту падаль!
Сафар-бею было очень досадно. Он понимал, что это не детские сны преследуют его всю жизнь, а воспоминания о давно прошедшей жизни, о детстве, о родных, о родине, наконец. Кто он? Откуда? Кто его родители? Нет-нет, да и шевельнется, бывало, в голове эта мысль – узнать, кто он. Имя Ненко накрепко засело в памяти, и когда он услышал его из уст этого необычного пленника, то был просто ошеломлен этим, и, конечно же, ему захотелось сразу узнать тайну, которая мучила его всю жизнь. И вот – выстрел Гамида…
– Ах, Гамид-бей, Гамид-бей, что ты наделал! – еще раз воскликнул он и с досадой швырнул в темный угол подземелья ненужную теперь плеть.
Гамид взял его под руку – потянул к выходу.
– Успокойся, джаным! Нашел о чем горевать! Гяур уже мертв, а нам пора идти! Или забыл о приказе бейлер-бея?
– Нет, не забыл, – вяло согласился бюлюк-паша. – Нам действительно пора выступать!
Они вышли во двор.
– Ходжа, играй сбор! – приказал Сафар-бей аскеру с зурной на боку. – А ты, Джаббар, слушай: останешься в крепости, присмотришь за моими гостями. Вместе с Али. Он будет за старшего – я дал ему все указания. А сейчас спустись в подвал. Там на крюку висит мертвый гяур. Закопай его за стеной, в овраге. Ну, айда!
Тревожно заныла зурна. Из помещений с криками и руганью выскакивали янычары, на ходу прилаживая одежду и оружие.
Гамид поспешно выехал из крепости к своему отряду. Сафар-бей вернулся к себе: ему хотелось повидать Адике. С каждым днем он все больше влюблялся в девушку и не пропускал возможности лишний раз показаться ей на глаза. Несмотря на жестокий и холодный характер, перед Адике он чувствовал какую-то непонятную стеснительность, даже робость, и неодолимая сила все время влекла его к ней.
Возле калитки его нагнал запыхавшийся Джаббар. Его длинное морщинистое лицо покрывали капельки пота, в глазах светилось недоумение.
– Что случилось, Джаббар? – нахмурился Сафар-бей.
– Ага, там… внизу… совсем не мертвый… тот гяур… Глазами моргает. Как быть – добить его или живьем закопать?
– Что ты мелешь? Не мог он ожить! Тебе показалось спросонья!
– Аллах свидетель, я не спал. И не показалось мне, тот гяур живой!
Сафар-бей круто развернулся и почти бегом бросился назад в подземелье, Джаббар едва поспевал за ним.
Узник и вправду был жив. По его телу время от времени пробегала дрожь. Сафар-бей выхватил ятаган и рассек веревку. Отяжелевшее тело казака упало ему на руки. Бюлюк-паша положил его на пол и велел Джаббару принести охапку соломы и кусок полотна.
После перевязки Арсен задышал ровнее и медленно открыл глаза. Сафар-бей опустился возле него на колено.
– Ты слышишь меня, гяур? – спросил он, наклоняясь. – Очнись! Рана твоя неглубокая, пуля скользнула по черепу. Ты родился под счастливой звездой… Тебя только оглушило. Очнись!
Но Арсен, видно, совсем обессилел. Голова склонилась к плечу. Тяжелые веки опустились, глаза закрылись. Он опять потерял сознание.
Сафар-бей поднялся:
– Джаббар, оставляю этого узника на тебя. Ты отвечаешь за его жизнь! Слышишь? Он мне нужен только живой! Дашь ему есть, пить… Береги пуще глаз своих, пока не приеду. Понял?
– Понял, ага. Понял!
Сафар-бей еще немного постоял над пленником, сморщив в задумчивости лоб…
Какая тайна хранится в памяти этого гяура? Почему и как скрестились их судьбы? Почему имя Ненко всю жизнь преследует его, стучит в сердце? Не с этим ли связано его раннее детство, о котором нет-нет да и всплывают отдельные неясные воспоминания? Как бы хотелось проникнуть в то далекое прошлое! Может, и у него где-то есть родители? Братья и сестры? Он знал, что некоторые янычары находили своих родных. А ему хотя бы узнать, кто он и откуда…
В мрачном раздумье вышел Сафар-бей из подземелья.
Джаббар подсунул раненому пучок соломы под голову, поставил рядом на полу ведерко с водой и миску с пловом из баранины. Хмыкнул удивленно – с чего бы так заботиться бюлюк-паше об этом проклятом гяуре, и поплелся по ступеням наверх.
Через минуту снаружи послышалось звяканье засова. Затихли шаги часового. В подземелье воцарились глухая тишина и темень.
Ненко
1
К вечеру Арсену стало лучше. Открыл глаза и затуманенным взором обвел мрачные стены подвала. Тихо. Темно. Куда же девались Сафар-бей и Гамид? Неужели им надоело истязать его? А-а… Они, кажется, говорили что-то о походе на гайдуков… о походе на Младена!..
Сознание быстро прояснилось. Арсен приподнялся и сел. Резкая боль в виске. Потрогал рукой – тугая повязка из полотна. Это удивило его. Он не помнит, чтобы перевязывал себя. Тогда кто же это сделал? Неужели Сафар-бей?.. А это что? Смотри-ка! Даже воду и еду поставили!..
Не находя ответа на все эти вопросы, Арсен решил действовать, не теряя времени. Сначала подкрепился тем, что нашел в миске, стоящей рядом, выпил из кувшина холодной воды. Потом, немного отдохнув, встал на ноги.
Голова еще кружилась, в ушах гудело, как в улье. Нестерпимо ныла исполосованная плетьми спина. Превозмогая боль и слабость, медленно поднялся по крутым ступеням вверх, к двери, и припал глазом к щели.
