Следователь взглянул Глебу прямо в глаза.
– Идите к нам в сексоты, то есть попросту в секретные сотрудники. Не прогадаете… И вы приобщитесь к такому же гению. Вы станете подобным богу. Вы удивляетесь, почему я предлагаю это вам?.. Почему не Иванову, Петрову, Семенову, не всем эмигрантам? Нам нужны не всякие, но лишь сильные люди. Те, кто гнет спину, кто сам идет к нам в образе «возвращенцев», те нам никак не нужны. Эта слабая моль нами допускается лишь затем, чтобы или истребить ее нафталином ссылки и всяческого утеснения, или прямо раздавить, поставить к стенке. Нам нужны настоящие люди, смелые, гордые, волевые… В вас мы видим одного из таких.
Следователь замолчал. Его тонкое, породистое, прорытое глубокими складками морщин лицо было спокойно. Что-то Мефистофельское было в его длинном, крючковатом носе, в широком рте с узкими губами и в остром сером подбородке.
В комнате было тихо. Весь советский дом спал. Вероятно, было часа три ночи.
32
– Вы боитесь срама, позора, презрения, если бы вас открыли, – тихо начал следователь. – Напрасно… Во-первых, не откроют. Во-вторых, если б и открыли, все это останется позади… В эмиграции… Да и там… поговорят, попишут и позабудут… Мы можем, наконец, написать, что мы вас расстреляли… Вас еще там и канонизируют. Не забывайте вообще, что, если бы вы чудом очутились на свободе и шли бы против нас, мы все равно в любой миг можем любым способом очернить ваше имя в глазах эмиграции. Перед вами отличный пример. Разве не ведем мы «белыми» же руками, и притом самыми первосортными, в ваших эмигрантских газетах травлю против того же Братства Русской Правды, заставляя все эти белые руки бессознательно служить красным целям? – Следователь взял из вороха газет одну и подал ее Глебу. – Читайте. Это описание десятилетия существования ГПУ. Прочтите, как в «Бедноте», – это наш левый орган, – некто Фраерман, конечно, еврей, описывает здание и работу чекистов.
Глеб читал: «Внутри, в коридорах здания, в невысоких, тесноватых комнатах, где работают люди, стоит негромкий деловой шумок. Желтые конторские бюро, обыкновенные канцелярские столы, кипы серых папок, лампы с зелеными абажурами. Темно поблескивают, коротко позванивают телефоны. Кажется, все как в простом советском учреждении. Но приходят и уходят, и работают за столами люди в красноармейских гимнастерках и френчах с малиновыми полосами на воротниках. На вешалках висят их шинели и синие шлемы с красными звездами. И тогда понимаешь, что это – боевой штаб боевого органа пролетарской диктатуры, который партия назвала своею вооруженною частью, ГПУ…»
Глеб дочитал до конца заметку и передал газету следователю. На его лице был вопрос.
– Вам не приходит в голову никакого сопоставления? Впрочем, вы вряд ли помните… Да, пожалуй, и не можете ни помнить, ни знать… Вы слишком молоды… В Петербурге, на Кирочной, против Таврического сада было громадное белое здание Жандармского управления. Там тоже сидели люди в военных синих мундирах с серебряными пуговицами и с алым аксельбантом. Там на вешалках тоже висели синие фуражки и шинели, но разве пришло бы в голову какой-нибудь газете, скажем «Речи», «Новостям» или «Биржевым ведомостям», так их расписывать? В те времена это почли бы просто не приличным. Вы, наверно, читали недавно письмо писателя Горького по поводу смерти главы нашего ГПУ Феликса Дзержинского. Можете ли вы представить себе, чтобы на смерть генерала Мезенцева или усмирителя Москвы полковника Мина, убитых, а не просто умерших, написали бы такие растроганно-сочувственные письма Лев Толстой или Короленко? А ведь тогдашнее Жандармское управление было агнец по сравнению с ГПУ. И что такое были по количеству ими казненных Мезенцев или Мин по сравнению с Феликсом Дзержинским? Вы понимаете, как силен наш строй, если мы так воспитали и прессу и свободных, вполне свободных писателей? Соглашайтесь же. Вы пойдете служить к нам в сексоты. Какая это завлекательная, какая глубоко волнующая служба!.. Вас прославят. Я не соблазняю вас материальными благами. Я знаю – они вас не интересуют… Но служить такому могущественному делу есть великая честь. Вы будете одним из рычагов машины, делающей действительно планетарное дело…
– Дело разрушения, – сказал Глеб.
– Пускай так, разрушения. Но разве сама жизнь не есть разрушение? Разве все, что мы видим кругом, не разрушается на наших глазах? Мы только ускоряем жизненный процесс.
– Оставьте меня! – задыхаясь, сказал Глеб. – Я необдуманно попался в ловушку. Ну и расстреливайте меня, а не рассказывайте мне ваших лживых и скучных сказок. Они только наводят на меня тоску. Я видел правду, Божию, русскую правду, и вам никогда не запугать и не соблазнить меня вашей ложью… Я не боюсь ни смерти, ни пыток. Я умру за Родину… Это только счастье…
– Браво! Прекрасно сказано. Я вижу, что не ошибся, когда, вместо того чтобы допрашивать вас, прямо предложил вам поступить в сексоты. Нам именно и нужны такие бесстрашные люди… Ибо служба сексотов полна опасностей.
– Нам не о чем больше разговаривать! Пытайте меня!.. Жгите меня живым!.. Все равно не скажу ничего. Я не пойду служить Сатане.
Опять на лбу следователя глубже стали складки и лицо его изобразило скорбную Мефистофельскую усмешку.
– Мы знаем, кого и какими пытками заставить нам служить. К нам, так же как вы, однажды попался англичанин Райли… Тоже сначала упорствовал, кричал, что он английский гражданин и потому неприкосновенен. Но разве для Третьего Интернационала существуют государства? Что такое для нас Англия, Франция, Польша? Мы выше их. После некоторых пыток мы предложили ему стать сексотом. Вы понимаете – англичанин, спортсмен, гуманист, проникший на советскую территорию, чтобы служить страждущему русскому народу, становится секретным сотрудником Чрезвычайки и предает тех, кто ему, как иностранцу, как всемогущему англичанину, открывает свою душу. Разве это не гениально? Он, конечно, отказался. И вот тогда, каждую ночь, его стали водить на расстрел. Чекисты в кожаных куртках и среди них он в мундире английского офицера. У стенки, в грязи, в вони, стоят жертвы в одном белье. Наши русские дураки ведь и сейчас продолжают верить во всемогущество Европы. Перед Райли они падали на колени, целовали ему руки… Эти-то morituri…
[28] А потом команда: смирно! И на глазах у Райли – хлоп-хлоп. И валятся жалкие трупы вместо живых, верящих в него людей… И так много ночей. Мне рассказывали, что Райли стал неузнаваем… Наконец, он подписал согласие… Стал сексотом… Но… не смог ли он работать, как следует, или не выдержал роли, только по приказу ГПУ чекист Ибрагим застрелил его во время прогулки на Воробьевых горах… Видите, как мы можем заставить служить себе? Не доводите же нас до крутых мер…
– Меня не заставите, – гордо сказал Глеб.
По мере рассказов следователя в нем точно нарастала, поднимаясь из самого сердца, какая-то упорная, могучая сила сопротивления.
– Вы очень молоды. Повторяю вам, вы мне очень нравитесь. Люди такого характера – золотые люди для нас. Имейте в виду, что в выборе мер психологического принуждения мы тоже многое изучали и все научно обставили. Лучшие психологи русской науки работают для нас. Я знаю, что если пытать вас обыкновенными пытками, это не поможет. Это только вас еще больше ожесточит.
