Все сходились в одном. Лицо было без морщин, красивое и покрытое тем прозрачным, солнечным загаром, какой бывает у летчиков, на кого солнце смотрит в высотах с разреженным воздухом. У него были «необычайные» глаза. В зале было тридцать человек, стоявших вокруг длинного стола, и каждому казалось, что именно ему прямо в глаза смотрел вошедший. Во всяком случае, по всем отзывам, глаза были такие, каким не повиноваться было нельзя.
Тоже и голос. Спокойный, ровный, негромкий, очень приятный, но все в повелительном наклонении и таким тоном, что невольно склонялись головы. В голосе были бархатистые, «барские» ноты, от чего так отвыкли в советской республике, и говорил он красиво, без хамских вывертов и идиотских сокращений, к чему привыкли уже краскомы. Старый военспец Федотьев, знаток стрелкового дела, потом уверял, что незнакомец так говорил, что слышно было, где «ять» и где «е», – то, что совсем было забыто даже актерами и чтецами советской республики.
Во всяком случае, общий вывод был такой: такому человеку не повиноваться было нельзя.
Незнакомец остановился в голове стола, спиною к двери, подвинул легкое, буковое, «председательское» кресло, слегка поклонился, одной головой, и, опускаясь в кресло, сказал:
– Садитесь, господа.
Это слово «господа», как ни странно, не возмутило, но, напротив, точно обласкало присутствующих. Заболотный выпрямился и закрутил свой ус. Он перестал мять фуражку и сложил на столе свои большие руки: толстыми, украшенными кольцами пальцы. Говоровский изобразил на своем лице почтительное внимание. Федотьев мягко кашлянул. Он так покашливал, когда давно еще, много лет назад, читал Великому Князю теорию стрельбы.
За столом наступила такая тишина, что слышно было, как мерно и четко тикали старинные часы на мраморном камине… Свет люстры казался как-то особенно ярким. Сидевшие только сейчас заметили, что на столе не были, как всегда, разложены листы чистой бумаги и карандаши.
Незнакомец выдержал несколько мгновений, внимательно оглядывая присутствующих ясным взором, потом начал.
6
– Господа, – сказал незнакомец, – я потребовал вас сюда для того, чтобы передать вам свой приказ. Мне, господа, отлично известны ваше усердие и ревность к службе и ваши старания возможно лучше обучить вверенные вам части. Я знаю также и то, чего вам удалось достигнуть ценою невероятных трудов и усилий.
Под столом звякнули шпоры. Лица стали спокойнее. Говоровский приятно улыбался.
– Я знаю, господа, – продолжал незнакомец, – что все ваши желания, ваши помыслы и заботы направлены к тому, чтобы создать из Красной армии боеспособную, сильную армию, грозу для дерзкого неприятеля и опору для своего народа.
– Точно, так, – прошептал Заболотный. Слеза заиграла в его большом сером глазу.
– Вам, господа, желательно создать такую армию, какою была в годы Великой войны Российская Императорская Армия. Я знаю, – незнакомец посмотрел в сторону красного командира Батурского, автора многих трудов по новой тактике и исследований войны, – что вами создано и написано. К сожалению, господа, все ваши труды и работы напрасны. Бессмертный, непобедимый, великий полководец и военный философ, Александр Васильевич Суворов говорил: «Безверное войско учить, что железо перегорелое точить». Вы учите армию без веры в Бога, без любви к Отечеству и без сознания своего долга. Это бесполезная и бесплодная работа. Пока Россией будет править шайка международных м о ш е н н и к о в…
Он говорил эти слова отчетливо и смело, даже чуть подчеркнув их легким ударением в своей спокойной речи. Все потупились, растерялись и промолчали.
– И пока задачами этой шайки будут не русские дела, не русские интересы и не русские выгоды, ваша работа есть работа каторжников, толкаюших камень, который падает обратно. Слава Богу, настал русский день. Час Божьего гнева пришел. Инородческая чуждая власть будет устранена. Я приказываю вам: что бы ни случилось, кто бы ни требовал, не выводить из казарм ваших частей иначе как по моему личному приказанию. Я знаю, что бескровных переворотов не бывает. Я на это и не рассчитываю… Но я хочу, чтобы была пролита кровь только виновных, а не гибли обманутые и одураченные солдаты-красноармейцы… Я повторяю вам: ваши труды и заслуги по обучению частей мне известны. Я пришел сюда, – я мог бы и не приходить, – для того, чтобы сказать вам: – вы останетесь на своих местах. Это от вас зависит. Кто хочет и может учить солдат и кто научится сам вновь воспитывать старого русского солдата, Суворовского чудо-богатыря, тот останется при своем.
– Белая армия… Эмиграция… – выдавил кто-то хриплым голосом на дальнем конце стола и спрятался за спину соседа.
– Нет отныне ни белой, ни Красной армии, – строго сказал незнакомец, – есть Р у с с к а я армия. В ней найдется место всем достойным, честным и знающим людям. Вы поможете эмиграции вашим знанием обстановки, а эмиграция поможет вам усвоить забытые вами, а многим и вовсе неизвестные, христианские навыки воспитания. В эмиграции – ваши братья, ваши товарищи, с кем вы в Великую войну честно, плечо к плечу, стремя к стремени сражались на полях Пруссии, Польши, Галиции, Румынии и Турции и с кем вы имели бы общую радость победы, если бы не вмешался в дела России чужой и враждебный ей Третий Интернационал… При Русской власти, повторяю, всякому честному русскому офицеру найдется работа в Русской армии, будь он до сего времени белый или красный…
Незнакомец встал. Поднялись и все красные командиры.
– Господа! – сказал он. – Я пришел сюда не читать вам лекции. Это, если нужно, сделают в свое время специалисты. Я пришел также не торговаться и не уславливаться с вами или уговаривать вас… Я пришел отдать вам приказ. Я приказываю: – что бы и где бы не случилось, кто бы вам ни приказывал куда бы то ни было идти, не выводите войска из казарм впредь до моего личного о том распоряжения.
– Да кто вы такой?.. – вдруг выкрикнул командир башкирского полка. – Ваши речи контрреволюция. Как вы смеете это говорить?
Незнакомец медленно скрестил на груди руки и окинул все собрание острым взглядом блестящих сталью глаз.
– Я, – сказал он спокойно и гордо, – атаман Белая Свитка… Имя вам достаточно известно.
– Товарищи!.. – заверещал командир башкирского полка. – Да что мы бараны, что ли? Чего мы уши развесили?.. Это провокация!.. Хватайте его!
Белая Свитка продолжал стоять неподвижно. Еле заметная, насмешливая улыбка появилась в углах его тонкого, красивого рта.
Некоторые вскочили с кресел и стульев, но сейчас же остановились, точно какая-то незримая сила приковала их к месту.
7
Тяжелая занавесь беззвучно, – видно, хорошо были просалены медные кольца, – широко и быстро раздалась на две стороны. За нею, в другой половине зала, стоял караул такой правильности, какой Заболотный не видал с самых дней своей службы в Императорских драгунах.
Двадцать четыре молодца в белых суконных кафтанах и темно-зеленых шароварах с кантом, в серебристо-серых папахах с белыми тумаками, с темно-малиновыми юфтовыми патронташами, в прекрасных сапогах вытянулись в две стройные шеренги. Офицер, молодой красавец, сзади него караульный унтер-офицер, справа горнист с горящим золотом горном с чеканным двуглавым орлом, – все было как на картине. Люди громадного роста, все с Георгиевскими крестами на груди, стояли не шевелясь. Казалось – не дышали.
