Вслед за тем, Петр Наваррский пошел к Триполи, город весьма важный, как складочное и посредствующее место торговли Венеции, Генуи и Мальты с внутренностью Африки. Кроме того, порт его, на пути из Александрии в Тунис, был единственным местом, где могли останавливаться европейские корабли, торговавшие с Египтом.
Испанская эскадра, ведомая Джеронимом Вианелли, став 25 июля вечером в виду города, узнала, что трипольцы, узнав три недели тому назад о взятии Бужии, укрыли свои семейства и богатства в горах и приготовились к отчаянной обороне. Вода была так мелка, что корабли должны были стать на якорь с лишком за милю от берега. Петр Наваррский посадил часть войска на гребные суда, приказав им ночью съехать на берег, но незнание лоцманов отклонило их от прямой линии и на рассвете генерал увидел, что очень отдалился от места удобного для исполнения своего плана. Он приказал удвоить скорость; но, прибыв к берегу, нашел его покрытым арабами, выстроенными довольно правильно и даже снабженными несколькими железными пушками. Однако же меткий огонь испанских пушек скоро смутил эти неустроенные и незнакомые с дисциплиной массы, вся сила которых заключалась в первом натиске, и отряд застрельщиков, с решимостью ступивший на берег, без всякой потери прикрыл высадку остального войска. В 9 часов утра Петр Наваррский, разделив своих солдат на два отряда, отправил первый беглым шагом против защитников равнины, а с другим сам пошел прямо к городу. Приступ был произведен с такой неодолимой силой, что в 11 часов испанцы овладели Триполи, но эта победа стоила им 300 человек убитыми, каждый дом выдерживал отчаянный приступ, мечети, минареты и башни были наполнены воинами, которые давали убивать себя до последнего с мужеством, придаваемым отчаянием. Более 6000 мавров погибли в этом кровавом побоище.
Восхищенный своими победами, Петр Наваррский не верил более в возможность неудачи, и, желая уничтожить морской разбой мавров в последних притонах его, после разгромления Триполи сел опять на суда, чтобы ехать к острову Желву, важному сборному месту смелых разбойников, опустошавших Сицилию, Сардинию и Калабрию. Это пепелище разбоев было не чем иным, как пустынной равниной в уровень с водой и покрытой густым кустарником. Испанские солдаты были принуждены пройти вброд большое пространство тинистой отмели, недоступной даже плоскодонным лодкам. Достигнув, после неимоверных усилий, берега, лишенные припасов и пожираемые мучительной жаждой, солдаты шли в продолжение нескольких часов под палящим солнцем, не встречая на пути никаких других следов жилья, кроме мазанок, которые предавали огню. Прийдя, наконец, в оливковую рощу, в которой находилось несколько колодцев, они неосторожно бросили свое оружие, чтобы оспаривать друг у друга несколько капель негодной воды. Посреди этого беспорядка, которого даже начальники не могли унять, они вдруг увидели себя окруженными толпой неприятелей, вышедших незаметно из кустарников. Панический страх овладел испанцами, они бросились бежать во все стороны, не помышляя даже о защите. Петра Наваррского более не слушали.
– Ребята! – кричал он. – Разве вы забыли Триполи? Неужели вы побежите без боя от презренного неприятеля, которого рассеяли столько раз? Соберитесь вокруг вашего предводителя, дело идет о чести и жизни! – Но голос его не имел более власти над воинами, которых мавры косили как пшено, и когда остатки беглецов достигли судов, из 3600 человек осталось только 600! Несчастный предводитель, плача, возвратился на свою эскадру и хотел вернуться в Триполи, где оставил гарнизон, но для довершения несчастья, страшная буря захватила его на дороге и потопила суда. Спасшись почти один из этого двойного бедствия, он с этого дня сделался игралищем беспрерывных неудач. Призываемый королем в Испанию, он не осмелился подвергнуться его укоризнам или гневу и, изменяя отечеству после потери своей славы, с незначительным чином перешел в службу Франции, которая вела тогда войну с Испанией. Несчастье предало его вскоре в руки бывших соотечественников и, для избежания ожидавшей его позорной казни, он повесился в тюрьме.
В продолжение этих событий, два искателя приключений, каких мало найдется в истории, приготовлялись к достижению удивительнейшего счастья, какому нет примеров в новейшей истории.
В царствование Баязета II, в 860 году хиджры (1482 нашей эры), родились на острове Митилене, древнем Лесбосе, четверо детей, из которых последние двое были одарены гением, порождающим великие судьбы. Вследствие завоевания этого острова Мухаммедом II, один румелийский спаг, Якуб Ениджевардар, поселился в городе Бонаве и женился на вдове греческого священника. От этого брака имел он сперва двух дочерей, которые были воспитаны в христианской религии и одна из них вступила в монастырь, потом четырех сыновей, Илью, Исаака, Харуджа и Хеир-Эддина. Отец их, занимавший прежде значительное место во флоте Баязета, покинул отечество, вероятно, для избежания наказания за какой-нибудь проступок, и купил в Митилене барку, чтобы производить небольшую торговлю в Архипелаге. После смерти его, сыновья, не получившие никакого наследства, избрали разные состояния. Илья решился изучать Коран, чтобы сделаться марабутом, Исаак сделался плотником, Харуджи – матросом, а Хеир-Эддин – горшечником.
Харуджи, наделенный пылким воображением, легко переносил свою бедность и отправился в Константинополь, где нашел место надзирателя за каторжными на одной турецкой галере. При встрече с родосскими рыцарями он был взят в плен на широте острова Кандии. Брат его Илья, которого он уговорил ехать с ним, был убит. Прикованный около двух лет к скамье гребцов Харуджи разыгрывал роль немого, и христиане, не зная его имени, прозвали его Рыжей Бородой по цвету его бороды и волос. Во время переезда из Родоса в Саталью на корабле, везшем сорок знатных мусульман, выкупленных Хаир-Ханом, губернатором Карамании и братом Селима, завоевателя Египта, он нашел случай бежать. Раз, при наступлении ночи, христианская галера бросила якорь у острова Кастелло-Россо, и капитан отправил шлюпку на рыбную ловлю. Вдруг небо омрачилось, и яростный ветер начал вздымать валы, якори не удержали галеры, и буря бросила ее на подводные камни. Харуджи воспользовался смущением экипажа, разбил свои цепи и бросился в море. После двухчасовых усилий он достиг берега и укрылся в хижине христианских земледельцев, которые приняли его радушно. Когда галера уехала, он вышел из своего убежища и несколько дней спустя отправился с рыболовами в Саталию. Приехав в этот мусульманский город, он явился к Хаир-Хану, красноречиво описал свои бедствия и до того сумел заинтересовать губернатора в свою пользу, что последний, видя в нем человека смышленого и храброго, доверил ему небольшое военное судно для крейсерования в окрестностях Родоса. Но в первой же поездке Харуджи был захвачен на уединенной якорной стоянке несколькими галерами рыцарей. Экипаж его, вышедший на землю, чтобы запастись водой, рассеялся без сопротивления и пират-новичок, лишенный своего судна, в отчаянии возвратился в Саталию, откуда был со стыдом прогнан прежним покровителем. Тогда он пошел в Константинополь, где нищета принудила его сделаться носильщиком.
Несколько времени спустя, ему удалось занять место кормчего на бригантине, сооруженной двумя купцами для морских разбоев. Воспользовавшись этим случаем, чтобы внушить своим товарищам планы обогащения, о которых замечтал снова, он привлек на свою сторону большинство экипажа, выждал удобную минуту для возмущения, раздробил командиру бригантины голову топором и занял его место. Но так как после этого убийства он не мог уже возвратиться в столицу Турции, то направил путь к берегам Африки, заехал дорогой в Митилен, для свидания с матерью, жившей в крайней бедности. При виде пригоршней золота, которые оставлял ей Харуджи с обещанием скоро обогатить ее, Исаак – плотник и Хеир-Эддин – горшечник бросили свои ремесла, чтобы следовать за ним. Первого он сделал своим лейтенантом, и обещал второму, энергия которого понравилась ему, начальство над первым призом своим. Едва снялся он с якоря, как бригантина его встретилась у Негропонта с турецким галиотом, командир которого сдался без сопротивления. Хеир-Эддин поднял на призе свой флаг, и два брата подошли к берегам Сицилии, где после кровавой борьбы взяли большой корабль, перевозивший в Неаполь трехсот испанцев, между которыми находились шестьдесят дворян.
