Между тем, как Эль-Хаджи-Мехеми предавался таким образом пустым мечтам, опасность тем более важная, что он не подозревал ее, угрожала его власти. Вокруг дворца его вдруг вспыхнуло страшное восстание жителей Алжира, вооруженная толпа, стремясь к воротам, с громкими криками требовала головы его и головы женщины, имевшей над ним такую пагубную власть. При первых криках этой толпы в паше вспыхнула вся энергия его воинственной юности. Вооружив избранных воинов, составлявших его телохранителей, он сделал против бунтовщиков такую сильную вылазку, что победа осталась за ним немедленно. Усмирив город, Мехеми вспомнил об Ибрагиме, с которым поссорился так неблагоразумно и который размышлял теперь на досуге в пещере Кудиат-эль-Сабуна о неблагодарности владык и о мучениях ревности. Он решился посетить его.
Астролог принял пашу с холодной учтивостью и скорее как господина, чем друга.
– Сын Абу-Агиба, – сказал Мехеми, – ты с обыкновенной мудростью своей предсказал, что моя прелестная пленница вызовет вокруг меня разнородные опасности, часть твоего предсказания уже сбылась, и я явился, чтобы примириться с тобой. Эта женщина была бы столь же гибельна твоему покою, как моему, и я поистине радуюсь, что не дал тебе подруги, присутствие которой весьма скоро встревожило бы покой твоей счастливой старости.
– Я не думаю больше о ней, – отвечал астролог холодно, несмотря на бьющееся сердце.
– Я и не ожидал меньшего от такого мудреца, – возразил Мехеми, с таким же искусством скрывая мысль свою, – благословим Господа, который мне одному назначил такое ужасное испытание.
– И ты, вероятно, пришел поручить мне свою месть?
– Я пришел узнать, нет ли какого-нибудь средства избегнуть угроз, которыми ты осыпал меня во имя судьбы.
– Знаю одно только, – отвечал Ибрагим. – Изгони из присутствия своего эту пагубную женщину.
– Отказаться от такой сокровищницы красот!
– Разве ты предпочитаешь отказаться от власти?.. От жизни?.. От гордости – оставить за собой славную память? Солдат, вышедший из толпы, не желаешь ли ты возвратиться в нее уничтоженный?
– Что мне власть, жизнь, слава, если им должно пожертвовать единственным блаженством, которое может увенчать цветами мое долгое и трудное поприще? Моя слава останется между героями Могреба, но я скоро исчезну со сцены света. Зачем же откажусь я от наслаждения по причине забот о завтрашнем дне, который, может быть и не настанет для меня?
– Как тебе угодно, – возразил астролог резким и глухим голосом. – Но зачем же, в таком случае, тревожить мое уединение? Я не имею более власти над твоей судьбой.
– Не имеешь более! Неужели ты можешь поступать со мною так жестоко! – воскликнул растроганным голосом хитрый Мехеми. – Ужели ты останешься без снисхождения или жалости к страсти, ослепляющей твоего владыку, твоего благодетеля, твоего друга? Ужели не можешь пожертвовать ему собственными желаниями и найти в науке своей какое-нибудь средство, чтобы избавить его от бедствий, могущих отяготеть над последними днями жизни? Послушай, Ибрагим, повторяю тебе от искреннего сердца: я не дорожу сегодня ни величием, ни могуществом, темное спокойствие, далекое от всяких тревог – единственное желание мое. Зачем судьба, завистливая к проблеску истинного счастья, отказывает мне упорно в утешении кончить жизнь на лоне любви?
– Да эта женщина не любит тебя! Вблизи ее ты умоляешь вместо того, чтобы приказывать, вместо того, чтобы побеждать, ты протягиваешь руки к цепям…
– Что же? Дай мне убаюкивать себя этой мечтой, если большее, счастье – призрак, то этот призрак подобен тени человеческой: всегда впереди или за ним. Я не могут возвратиться к молодости, оставь же мне впереди мечту, которая скрывала бы от меня могилу.
При этих словах Ибрагим сел перед Эль-Хаджи-Мехеми с презрительной уверенностью человека, который может постановлять условия по своей воле.
– Великий паша, – сказал он после продолжительного молчания, во время которого не спускал с него глаз, – смотри, как унижают нас страсти! Повелитель государства, перед которым дрожит христианская Европа, ты доведен до того, что принужден молить о помощи бедного чародея, в котором полагал не иметь более нужды! Я в свою очередь мог бы отослать тебя с душою, наполненною страха и мучений, ибо за отказ ты можешь только казнить меня, а я, благодаря Бога, прожил довольно, чтобы не жалеть о жизни, но я буду великодушен. Сколько дашь ты мне за трудную услугу, которой просишь? Чем наградишь меня за доставление тебе совершенного покоя, кажущегося единственным предметом последних желаний твоих?
– О, кто измерит пределы моей признательности! – воскликнул Мехеми. – Определи сам награду и, клянусь тебе гробом пророка! исполню твою просьбу, какова бы она ни была, лишь бы было во власти человека удовлетворить твое требование!
– Благодарю, – возразил чародей, – благодарю, великодушный владыка. Я уверен в твоем слове и потребую весьма немногого. Но прежде всего побеседуем как два друга, между которыми не проходило ни одно облачко. Слыхал ли ты когда-нибудь о садах Гирама, одном из самых диковинных чудес счастливой Аравии?
– Какой верный мусульманин не слыхал о существовании этого вместилища утех, о котором говорится в Коране? Кроме того, нам известно все, что рассказывают о нем благочестивые поклонники меккские. В баснях, рассказываемых путешественниками, всегда в основании есть частица правды…
– Зачем презирать рассказы путешественников? – строго возразил Ибрагим-бен-Абу-Агиб, – мы очень часто обязаны им важными сведениями о чудных странах, которые они посещали. Все, что рассказывают о садах Гирама, чистая истина: я сам пробегал их и готов поверить тебе воспоминания о моих приключениях, имеющих много общего с настоящим положением твоим.
Несметное число лет тому, когда я был только бедным пастухом пустыни и все мои занятия состояли в пастбе двух единственных верблюдов моего отца, один из них заблудился однажды в Аденской пустыне. Тщетно искал я его несколько часов. Усталый и голодный, я упал под пальмовым деревом у разрушенной цистерны. Солнце мало-помалу погружалось в золотистый туман, я закрыл глаза и мною овладел сладкий сон.
Я проснулся долго после восхода солнечного и увидел себя у ворот неизвестного города. Как совершилось это перенесение? Не сделался ли я игралищем каких-нибудь чар? Сначала мне не пришло в голову подумать об этом, но невольный инстинкт увлек меня в улицы города.
Я проходил по улицам с великолепными зданиями, по площадям с шумящими фонтанами, по базарам, устроенным для большого народонаселения, а между тем город казался необитаемым, молчание смерти господствовало всюду.
Побродив без цели несколько времени, я очутился перед дворцом, окруженным прелестными садами. Кругом виднелись бассейны с благовонною водою, душистые рощи и деревья, гнувшиеся под тяжестью золотистых плодов, а между тем это восхитительное место казалось столь же безлюдным, как и остальной город. Тайный страх овладел всем существом моим и я поспешно выбежал из дворца и города.
