Было видно, что Джасем, переводивший наш разговор, очень напуган, его только что открывшиеся губы дрожали, он заикался. Хамис, который не мог стоять на одном месте, подобно одержимым, метался из стороны в сторону, бил своим кабелем по стенам и двери и ждал приказа. Наджи прикрикнул на него и приказал всем им покинуть помещение. В тот вечер нам повезло, что Махмуди не было в лагере, и в отсутствие его дьявольской тени лагерь дышал спокойно.
Мы были уверены, что нас отвезут в «Аль-Истихбарат», но не знали, что с нами будет дальше. Единственное, что нас огорчало, было то, что мы так и не смогли пошить чадры из черной брезентовой материи, чтобы сейчас взять их с собой. Мы попытались разорвать материю на четыре части с помощью зубов или края стены, но ткань была настолько грубой и плотной, что никакие зубы тут помочь не могли.
На следующее утро в лагерь приехали Махмуди, Ясин, Шакир, Абдуррахман и Хамис. Они были в предвкушении расправы. Сразу же по всему лагерю стали слышны стоны и вопли братьев. Махмуди пришел к нам в камеру вместе с группой полицейских по контролю восстаний в лагере. По виду Махмуди и охранников было видно, что они как следует задали жару и учинили расправу над братьями, поскольку их лица все еще пылали, по ним стекали капли пота, и заправить рубашки в брюки они еще не успели. Махмуди сказал, ухмыляясь: «Я слышал, вчера вечером вы распелись так, что всему лагерю было слышно. Вы вспоминали Хомейни. Если у вас такие красивые голоса, спойте и для нас!» Он ждал ответа. Мы сказали: «Вчера вечером мы всего лишь были в трауре по его светлости имаму Хусейну, а ваши солдаты переполошили весь лагерь».
Махмуди сказал: «Хусейн был арабом и принадлежит нам. Их война была войной между арабами, какое отношение она имеет к вам?»
Не дожидаясь ответа, он приказал обыскать наши вещмешки. Мы никогда не расставались с книгой молитв «Мафатих аль-джинан» и прятали ее по очереди под одеждой. Однако сыр, молоко и консервы, которые нам достались от братьев, все еще лежали в вещмешках нетронутыми. К счастью, Эйди с ними не было, иначе он бы сказал, что эти продукты мы не покупали в магазине «Ханут». Но тут Махмуди и надзиратели увидели кусок материи, когда-то бывший мужской рубашкой, в которую братья тогда завернули продукты и положили их в туалете. Махмуди закричал:
– Что это? И что вообще здесь происходит?!
– Мы не знаем, мы этим моем пол.
– Где вы это взяли?
– Здесь же, в бараке номер двадцать четыре, эта тряпка валялась там на полу.
– Немедленно бросьте их в тюрьму!
Махмуди ударил Хамзу в грудь и выругался, затем сказал Ясину, который являлся начальником охраны: «Поменяй надзирателя! И чтобы он ни на минуту не отходил от их двери!»
Ткань для чадры была отправлена в Багдад, а мы вышли из комнаты и зашагали вслед за охранниками. Когда мы проходили мимо окон барака братьев, охранники обступили нас так, чтобы нас не было видно. Махмуди громко ругался, говорил непристойные вещи и хохотал.
Нас перевели в корпус, который принадлежал офицерам и летчикам. По обе стороны двора имелись две небольшие комнаты, одну из которых, ту, что находилась слева, использовали в качестве карцера для сурового наказания пленных. Нас бросили в другую комнату, которая была справа. Комната располагалась вблизи входной двери лагеря, напротив кухни и в неприятном соседстве с канализационной ямой. Одна из стен комнаты была смежной с общественной баней, которой пользовались братья. Другая стена выходила в лагерный двор, а третья – в коридор, в котором были индивидуальные ванные комнаты. Четвертая стена имела дверь и окно. Слово «клетка» как нельзя выразительнее и адекватнее характеризовало эту комнатушку. Темная и сырая клетка, в которой не было ничего, что можно было бы постелить на пол и чем укрыться. Эта комната, в которую нас поместили в наказание за устроенную нами траурную церемонию по случаю Шаме Гарибан, не была лишена сходства с тюрьмой «Аль-Истихбарат». В тот день никому из нас не дали еды и не разрешили выйти из барака.
На следующее утро нашим охранником оказался Хамис, а мы стали называть его Хабис (грязный). Он не спускал глаз с двери и окна нашей комнаты. Чтобы усилить эффект прессинга, они закрыли наше окно куском стального листа, так что не осталось никакого просвета, через который мы могли бы смотреть наружу и видеть происходящее. Становясь ногами на подоконник, мы видели несколько точек снаружи, однако подоконник был узкий, и на нем нельзя было стоять длительное время. Из окна с одной стороны было видно кухню, а с другой – офицерскую казарму. С переходом в новый корпус иракцы быстро вырыли в центре двора выгребную яму в качестве туалета и соорудили вокруг нее стены из блоков. Все наши перемещения и время для выхода наружу жестко контролировались охранниками.
Инцидент, произошедший в ночь Шаме Гарибан, стал хорошим поводом для Махмуди, чтобы чинить зверства. Он раздул из него целую историю. Всевышнему, вероятно, было угодно, чтобы груз его грехов увеличился. Каждое утро он собирал праведных и набожных братьев перед нашей камерой, пытал фалакой и смеялся, как сумасшедший, отправляя в наш адрес бранные ругательства. Чтобы убедиться, что мы все слышим, он открывал дверь нашей комнаты и пускал свою собаку внутрь. Я была уверена, что все войны когда-то начинаются и заканчиваются; я верила, что эти дни – не вечны, и вскоре мы победим. Махмуди заставлял ребят произносить в наш адрес бранные ругательства. Они хранили молчание, как будто им зашили губы. Видя попранную гордость братьев, мы не могли сдержать слез, которые текли по наших щекам, как капли горячего свинца. Братьев швыряли из стороны в сторону, подобно мешкам с картошкой. Махмуди издевательски произносил фразы из молитвы в честь имама Хусейна, использовал свежие силы из состава полицейского наряда по контролю восстаний для совершения пыток над братьями и без конца повторял: «Пророк дозволил проливать кровь персов и не-арабов! Подходите, кто желает, и станьте соучастником в этом благом деле!»
Я переживала самые трудные дни и ночи в моей жизни. В душе я спрашивала: «Всевышний! Где же предел человеческому терпению боли и страданий? Неужели когда-нибудь настанет время, когда я забуду сегодняшний день? Каким благом является забытье и беспамятство! Как хорошо, что я могу спать и на камне! Как хорошо, что я утешаюсь слезами! Как хорошо, что человек пресыщается, иначе ненасытный аппетит Махмуди поглощал бы всё и всех! Как хорошо, что человек устает, иначе у братьев не было бы возможности перевести дыхание! Как хорошо, что кроме этого мира существует еще и другой! Как хорошо, что Ты, Создатель, бросаешь притеснителей в ад и заставляешь их гореть там! Как хорошо, что мы верим в истинность Твоих обещаний! Как хорошо, что мы в ожидании утешения и спасения! Как хорошо, что нам воздастся за наши страдания, и этим вознаграждением является честь и почет! Как хорошо, что, когда мы являем терпение, Ты посылаешь нам мир и благословение! Как хорошо, что человек не один! Как хорошо, что пророки и верные Твои друзья тоже много страдали! Как хорошо, что Хусейна предали мученической смерти и нас предадут мученической смерти! Как хорошо, что Зейнаб тоже попала в плен! Значит, я тоже могу быть, как она! Как хорошо, что жизнь на земле не вечна, и все мы рано или поздно умрем! И как хорошо, что первый вопрос, который нам зададут в Судный День, будет: сколько ты прожил на земле? И мы ответим: одно мгновение!»
