После того как прогулочный час закончился, мы вернулись в клетку и прижались ушами к стене, за которой находилась душевая. Вопреки обычным дням, когда в душевой не хватало воды, чтобы братья могли привести себя в порядок, мы слышали непрерывный шум и плеск воды за стеной. Мы знали, что иногда некоторых узников отводят к святым местам для совершения паломничества. И единственным предположением, объяснявшим столько радости вокруг, была именно мысль о том, что кого-то собираются отправить в паломничество. Внезапно мы услышали за дверью незнакомый голос, который повторил несколько фраз по-персидски, но с арабским акцентом: «Подними голову! Подними голову! Обнимите друг друга! Молодец!»
Нас распирало от любопытства, мы хотели знать, что же происходит. Халима, которая всегда смешила нас своими разговорами, сказала: «Девочки, давайте обнимем друг друга, улыбнемся и поднимем головы. Может, тогда мы поймем, что все это значит».
Мы слышали, что братья учат иракцев персидским словам шиворот-навыворот. Поэтому те слова, которые мы услышали, ни о чем нам не говорили. Мы прокручивали в головах и анализировали увиденное и услышанное, как вдруг услышали приближающиеся к нашей клетке шаги Хаджи. Мы быстро накинули на себя чадры и сели. Он открыл дверь и сказал: «Выходите!»
Из опасения, что нас могут перевести в другое место, я взяла свои письма, спрятала их под чадрой и вышла. Мы увидели, что иракцы поставили скамейку недалеко от деревянной изгороди, которую мы называли курятником, а рядом возник цветник с небольшой пальмой для украшения. Неподалеку от всего этого стоял мужчина, который приветствовал нас с улыбкой на лице. Мы узнали его по голосу – это он призывал братьев поднять голову и обнять друг друга. Этот человек был фотографом. Сначала мы не изъявили желания сфотографироваться, но потом согласились, подумав, что фотография, возможно, попадет в руки наших близких, и они будут меньше волноваться за нас, увидев пальму и скамейку. Фотограф сказал: «Снимите свои чадры, чтобы я вас сфотографировал!» Мы ответили: «Фотографируйте нас в чадрах!» Бормоча что-то себе под нос, он сказал: «Что я должен фотографировать, если ничего не видно? Вытащите хотя бы руки!»
Мы ничего не понимали из того, что он говорил, но Халима потом перевела нам смысл сказанного им. Когда мы сели на скамейку, он снова стал повторять те же самые заученные слова: «Улыбайтесь, улыбайтесь! Голову выше! Обнимите друг друга! Молодцы!» Не обращая внимания на его слова, мы ждали, когда этот спектакль закончится. Фотограф, не видя реакции на свои просьбы с нашей стороны, снова повторял их по несколько раз. Он постоянно менял наши позы. То говорил: «Сядьте все!», то говорил: «Встаньте все!» Когда он велел нам поднять головы, мы опускали их, когда он просил, чтобы мы улыбнулись, мы хмурились. Когда он попросил Марьям обнять меня, она поднялась и встала за мной. Надо сказать, что фотограф разозлился не на шутку и в конце концов перестал давать указания, и мы сфотографировались в тех позах, в которых сами хотели. Каждой из нас он дал по одной фотографии, которые мы хотели в следующий раз отправить вместе с письмами своим семьям.
Мы с нетерпением ждали очередного визита комиссии Красного Креста. На этот раз они пришли вместе с доктором Хади Бигдели, который некогда был нашим соседом по камере в тяжелые дни, проведенные в застенках «Αρ-Рашид». Мы очень обрадовались ему. Сотрудники Красного Креста крайне удивились, увидев частокол, которым обнесли нашу клетку. Дело шло к зиме, становилось холодно, а эта ограда препятствовала проникновению лучей солнца внутрь клетки, в результате чего сырость и холод в ней ощущались сильнее. В поведении Хьюмена чувствовался стыд по поводу того, что он не сдержал своего слова и железная завеса оставалась на окне, и мы не стали возвращаться к этому вопросу. Доктор Бигдели дал нам очень ценные рекомендации касательно вопросов гигиены и охраны здоровья и, чтобы обнадежить нас, сообщил: «Корпус номер два смог передать в Красный Крест полный отчет по условиям содержания, качеству питания, а также моральным и физическим пыткам узников. Возможно, вскоре мы сможем надеяться на улучшение условий содержания пленных в лагере».
На этот раз каждой из нас пришло больше писем, чем обычно, а сами письма были более подробными и содержательными. Мы все научились общаться друг с другом посредством шифров. Сначала мое внимание привлекло письмо моего брата Карима, который приложил к письму фотографию, на которой они стояли под портретом Имама. В Цензурном комитете Ирака, чтобы доказать свою бдительность, отрезали ножницами верхнюю часть фотографии. Я показала фотографию сестрам, и мы рассмеялись. Какой же сильной была вражда и ненависть иракцев, что они не могли видеть образ Имама даже на несчастной фотографии! Что плохого могла сделать им эта фотография размером с одну фалангу пальца?
Вместе с письмами пришли также фотографии Маэде, Амир-Хусейна, Хамзы, Нимы и других членов моей семьи. В то время как сестры рассматривали свои и мои фотографии, я начала читать письмо Карима, и вдруг у меня закружилась голова. Слова, которые я прочла в письме, окрасили мое лицо в пунцовый цвет, как после пощечины, лишив меня сил стоять на ногах. Я снова прочла письмо в надежде на то, что неправильно поняла его смысл. Я благодарила Всевышнего, что это происходило во время прогулочного часа. Я решила выйти на улицу и еще раз прочесть письмо при дневном свете. Я поднялась с места. Марьям, увидев, что я хочу выйти наружу, спросила: «Зачем ты берешь с собой письмо?» Я ответила: «Я спрячу его под чадрой». Фатима и Халима сказали ей: «Марьям, оставь ее, она хочет побыть наедине с собой». Я отшутилась и вышла из камеры.
Мне хотелось плакать. Мне хотелось кричать. Мне хотелось сжать в объятиях Фатиму, чтобы немного согреть ее и лишь потом сообщить ей: «Дорогая Фатима, соболезную! Мученическая смерть – секрет нашей победы и вознаграждение за борьбу во имя Аллаха. Алиреза вошел в чертоги Бога». Я не могла больше смотреть Фатиме в глаза. В десятый раз я прочла то, что было написано в письме Карима:
«Я шел мимо общества “Араш”. Мое внимание привлекла хиджла
[174] молодого и красивого парня. Я остановился и прочитал: “Желаем здоровья и выражаем соболезнования семье и близким отважного командира Алирезы Нахиди по поводу его мученической смерти”».
Слезы текли из моих глаз. Не знаю, сколько времени я провела в туалете.
Я пришла в себя только после того, как Марьям начала стучать в дверь. Я быстро вытерла слезы и открыла дверь. Она посмотрела на меня и сказала: «Ты не могла найти место получше, чем это? Пойдем, посмотрим другие фотографии!»
Я растерянно сказала: «Я даже в школьные годы, когда не понимала что-нибудь, шла в туалет!»
Я чувствовала тяжесть в голове, чувствовала тяжесть всей земли на своих плечах. Я незаметно взяла письмо, положила его с предыдущими письмами в сумку, а сумку спрятала в своем вещмешке. Для каждой из сестер пришли фотографии, и все были заняты их просмотром. Фатима села рядом со мной и сказала: «У меня для тебя хорошая новость! Мне прислали фотографию Алирезы. Посмотри, как мы похожи друг на друга – как две половинки одного яблока! Это свежая фотография. Каким взрослым стал Алиреза!»
