Периодически приходил Халед и говорил: «Другие корпуса мастерят и вышивают для своих охранников картины и молитвенные коврики.
Сделайте и вы для меня что-нибудь». Однако его просьба оставалась без внимания с нашей стороны. Каждый раз, когда он озвучивал свое пожелание кому-либо из нас, он слышал в ответ одну и ту же фразу: «Мы недавно научились, у нас еще плохо получается». На что он отвечал: «У мужчин получается очень красиво». Чтобы он отстал от нас, мы сказали ему, что в Иране вышиванием занимаются мужчины, а женщины – шитьем. Услышав это, он смирился и ушел.
Я хранила в сердце две большие тайны, которые заставляли меня чувствовать бурю эмоций. Я избегала взгляда Фатимы и реже отвечала на шутки сестер, но категорически не хотела, чтобы Фатима узнала, что случилось с ее братом. Чтобы никто ничего у меня не спрашивал, я постоянно либо читала Коран, либо была занята вышиванием. Моя мать говорила: «Если ты научилась вдевать нитку в иголку, значит, ты взяла в руки путеводную нить своей жизни». Я боялась разговаривать с сестрами. Я опасалась сказать что-нибудь, что приподнимет завесу над моими сокровенными тайнами. Никогда еще я не была такой молчаливой и замкнутой. Я стала своего рода отшельником. У меня даже появилось постоянное место в клетке, куда никто другой никогда больше садился. Девушка с обритой головой, холодными руками и ледяным носом, одетая в манто серого цвета, которая садилась под окном студеной клетки и, отрешившись от внешнего мира, погружалась в свои раздумья, ведя молчаливую беседу лишь с иголкой, ниткой и обрезками ткани, – это был мой образ. Всякий раз, когда я этого хотела, птица моих несбыточных мечтаний и заветных грез уносила меня туда, куда я пожелаю.
Иногда каждая из сестер произносила какую-нибудь шутку, чтобы развеселить меня и заставить заговорить. Халима говорила: «Разве ты шьешь языком? Почему ты все время молчишь?» Марьям говорила: «После того как ты обрила голову, ты стала похожа на какого-то профессора. У тебя такой серьезный вид! Обрати на нас немного внимания!» Фатима говорила: «Масуме, подними голову и посмотри мне в глаза, я хочу сказать тебе что-то приятное». Я не могла поднять голову и посмотреть ей в глаза. Я сказала: «Я слышу тебя и с опущенной головой». Она сказала: «Нет, так нельзя! Ты должна смотреть мне в глаза!» Смеясь, она продолжила: «Те, у кого лысина в передней части головы, – это люди, которые думают. Те, у кого лысина сзади, – люди красивые, а те, у кого нет волос ни спереди, ни сзади, как у тебя, думают, что они красивые».
Все рассмеялись. Я была рада тому, что моя обритая голова стала поводом для веселья сестер; мне нравилось, когда они периодически что-нибудь говорили по этому поводу и от души смеялись. Мы считали этот смех показателем борьбы и сопротивления. В лагере «Мосул» хаджи-ага Абу-Тораби говорил: «Тому пленному, который рассмешит другого пленного, ангелы запишут вознаграждение». Только ночью, когда дверь клетки запиралась и все баасовцы покидали лагерь, мы переставали хмуриться. Мы шутили и смеялись, а иногда и рыдали.
Приезд комиссии Красного Креста вместе с одним из братьев в качестве переводчика был единственной возможностью сменить тему наших разговоров. Мы с нетерпением ждали их приезда и получения писем и фотографий. Откровенно говоря, мне также хотелось получить письмо от анонима. По традиции, за неделю до приезда комиссии Красного Креста в лагере начинался аврал. Привозили фрукты, хотя давали их ровно столько, чтобы припомнить их вкус. Ясин, Шакир, Абдуррахман и Али потихоньку прятали свои кнуты. Однако сразу же после отъезда комиссии Красного Креста они компенсировали потерянные за эту неделю возможности выместить на нас злость и сделать заложниками своих комплексов.
В конце первой декады месяца бахман
[175] мы были заняты уборкой своей клетки и площадки перед ней, когда к нам наведались представители Красного Креста в сопровождении брата майора Хамида Хамидиана. Брат Хамидиан был родом из Шираза и говорил с приятным ширазским акцентом. Он сообщил нам о положении в Иране, а также о победах, которые иранцы одержали на фронтах за последнее время. Слушая его, мы то приходили в восторг, то огорчались. Особенно больно нам было слышать о тяжелых условиях содержания пленных в первом и втором корпусах и о том, что несколько братьев были преданы мученической смерти под пытками, а некоторые потеряли зрение. Было непонятно, почему представители Красного Креста, зная об этих фактах, все еще не приняли никаких мер.
Майор Хамидиан был ответственным за библиотеку. Мы рассказали ему о своем желании пользоваться библиотечными книгами. Однако представитель Красного Креста сказал: «Мы уже обсуждали этот вопрос с иракцами, но они не дали согласия на это, аргументируя тем, что вы не должны иметь никаких контактов с мужчинами-пленными. Они не разрешили даже предоставить вам возможность читать прессу на арабском или английском языках». Однако майор Хамидиан пообещал придумать что-нибудь для решения этого вопроса, посоветовавшись с другими братьями. Было решено, что нам предоставят средства для обогрева нашей клетки и снижения влажности внутри нее.
Прошло несколько дней после отъезда команды Красного Креста. Ближе к обеду настало время нашего прогулочного часа. Мы прохаживались по привычному дозволенному маршруту. В это время мы заметили, что в лагере больше движения, чем бывает обычно. Нам повезло, что Халед, по обыкновению, находился в кухне и был поглощен чревоугодием, поэтому мы могли под видом того, что прогуливаемся, узнать новости. Надзиратели-баасовцы с обескураженным видом суетились, быстро устанавливая в прогулочном дворе столы для пинг-понга и шахмат. Группа пленных, одетых в теплую одежду и обутых в кроссовки, играла в футбол, другие играли в карты, а третьи сидели за шахматным столом. Некоторые просто прогуливались по двору. Это была наспех организованная имитация спокойной и здоровой атмосферы в лагере, целью которой было – показать международным организациям, будто Саддам дружественно принимает в гостях караван пленников. Некоторые из пленных – беспринципные и продажные – оказывали баасовцам содействие в подготовке этой лживой и искажающей действительность картины, способствуя тем самым сокрытию фактов о преступлениях иракцев. Эти изменники, как и баасовцы, хотели, чтобы никто не узнал о незаконно пролитой крови узников, которые под пытками были преданы мученической смерти; они хотели утаить от мирового сообщества атмосферу тирании и удушья, которая господствовала в лагере. Издалека мы видели их, сидевших за игральным столом и щелкавших семечки. В душе я разговаривала с ними и стыдила их: «Имейте совесть! Пусть репортерские камеры снимут здешнюю действительность и сообщат миру, гуманитарным и правозащитным организациям о зверствах и беззаконии, которые чинятся здесь! Продажные изменники! Зачем вы прячете головы, опуская их вниз?! Не стесняйтесь! Поднимите их и смотрите в камеры, чтобы мир узнал о вас; узнал о том, что вы ради пачки сигарет готовы пустить по ветру свою честь! Имейте достоинство, подобно другим братьям, которые стоят сейчас за этими окнами и дверьми! Сейчас, когда вы играете в новых спортивных костюмах и кроссовках, вспомните о Хосрове Саадате – пятнадцатилетием подростке, участвовавшем в операциях в Бейт-аль-Мукаддасе, который, играя в футбол в этом же дворе и забив гол иракцам, получил от надзирателя Хамида Ираки, который сейчас стоит рядом с вами, оплеуху, от которой ему разорвало барабанную перепонку и вывихнуло челюсть!
