Салман сказал мне: «Там ты сможешь оказывать более эффективную помощь. Если где-то требуются силы, они берут их в мечети».
Затем он посмотрел на меня и сказал: «С какой совестью я должен передать тебя отцу? Он обязательно спросит, почему я не оставил тебя в Тегеране и для чего привел сюда. Останься в мечети несколько дней и не ходи домой. Я поеду на фронт. Пока не закончится война, я не должен показываться здесь. А ты должна пообещать мне, что хотя бы иногда будешь писать нам письма о себе».
– Что? – возразила я. – Какие письма? В этой суете и беспорядках как я могу обещать тебе, что буду писать? Нет, не могу обещать. И вообще, откуда мне брать бумагу и ручку?
– Слезами и просьбами ты заставила Карима привезти тебя из Тегерана в Ахваз, своим упрямством ты заставила Рахима привезти тебя в Абадан, а теперь ты даже не соглашаешься пообещать писать хотя бы пару строк, чтобы мы меньше переживали? – сердито спросил Салман.
– Неужели посреди всей этой суматохи, огня и крови я должна буду вести поиски бумаги и ручки? И вообще, что я должна буду писать? – спросила я.
– Что за торг ты устроила из-за написания двух строчек?! Я же не прошу тебя написать «Шахнаме», напиши только «Я жива».
Я не знала, почему я должна была писать «я жива», но невольно в своем воображении я написала пальцем на своей ноге: «Я жива».
Поистине, смерть стала такой дешевой!
Мечеть находилась напротив нашего дома. Зайдя внутрь, я увидела, что сестры заняты приготовлением пищи и последующей упаковкой ее. Сестра Дашти, увидев меня, сказала: «Госпожа, ну и куда же ты пропала? Ты стала, как звезда Сохейля – совсем тебя не видно. Даже беременные женщины и кормящие матери стоят за этими кастрюлями и сковородками». Я ответила: «Сестра, я уехала в Тегеран к своей сестре, чтобы помочь ей после рождения ребенка, меня не было в Абадане, простите меня ради Всевышнего! А с третьего дня войны я находилась в Штабе поддержки фронта и войны в Ахвазе».
Чтобы восполнить свое отсутствие в первые дни войны и устранить обиду в душе сестры Дашти, я добровольно бралась за самую тяжелую работу. Она дала мне огромный пестик размером с меня саму и сказала: «Это – наказание за твое отсутствие, ты до утра должна молоть пшеницу. Завтра утром мы собираемся накормить солдат халимом».
Затем сестра Дашти снова обратилась ко мне: «Провиант на исходе. Поскольку ты общаешься с людьми из губернаторства, пойди туда вместе с сестрой Маниже Рахмани и принесите немного продуктов».
Мы с Маниже пришли в губернаторский штаб, но нам сказали, что надо подождать два-три дня, пока не будет получено разрешение на разгрузку продовольственных складов Нефтяной компании. Я подумала про себя, что через пару-тройку дней война закончится. Однако сестра Дашти сказала: «Тогда идите и попросите у соседей их продуктовые запасы. Соседи ради фронта и борцов пожертвуют даже собственной кровью». Эти слова означали, что нам надо очнуться от сна и понять, что это – только начало войны.
Она была права. В городе витал высокий дух достоинства и благородства. Таких понятий, как «мое» и «твое», больше не существовало. Поскольку мечеть находилась в том же районе, где мы жили, я вспомнила об обещании, которое Салман взял с меня. Я нашла клочок бумаги и написала на ней: «Я жива. Мечеть Обетованного Махди».
На улице не было ни души. Не было и намека на присутствие детей, их ссоры и игры. Сильный запах пороха перебивал любые другие запахи. Дверь нашего дома, как и двери других домов, была открыта. Я зашла внутрь. Я знала, что в это время отца не будет дома. Дом был пустым и тихим. Велосипед Али, который пользовался большим спросом и за который дрались все соседские мальчишки, бесхозно валялся во дворе. Я приклеила свое послание на треснутую стену комнаты. От сильных взрывов стекла дома тоже были в сплошных трещинах. Молчание терзало мне душу. Казалось, что в этом доме уже много лет никто не живет. Неужели всего несколько дней назад я вместе со своими братьями и сестрой смеялась в этом доме? Отсутствие матери, чья фотография, подобно изображению прекрасного цветка, висела на стене столовой, которую мне никогда не приходилось видеть без нее, было невыносимо. Вместо запаха еды в столовой пахло гарью. Гостиная покрылась пылью, и только фотография отца с его величественным образом по-прежнему висела на стене. С какой бы стороны я ни смотрела на фотографию, глаза отца оставались неизменно благородными, следящими за мной и не спускавшими с меня взгляда. Я так соскучилась по отцу! До каких пор мне надо было ждать, чтобы Салман придумал какую-нибудь историю, подтверждавшую неизбежность моего возвращения из Тегерана домой, в Абадан?
Я пошла в кладовую и собрала последние припасы: рис, сахар, растительное масло, муку, горох, фасоль, чечевицу и т. д. Вместо того, чтобы вернуться в мечеть и перебрать там чечевицу, я уселась напротив фотографии отца и начала перебирать ее прямо тут.
Время прихода отца еще не настало, но вдруг я увидела, что он стоит рядом со мной! Несколько секунд мы оба были в оцепенении, поскольку никак не ожидали увидеть друг друга. Я была безмерно рада видеть его, а он, казалось, был огорчен этой встречей. Отец удивленно спросил меня: «Ты что здесь делаешь? Для чего ты здесь? Как Карим мог оставить тебя? Как Рахим мог оставить тебя? С кем ты приехала? Сколько дней ты уже в Абадане? Где ты бываешь?»
Отец устроил мне такой допрос, что я не успевала отвечать ему. Я смотрела на него смущенными глазами. Когда я рассказала ему, чем занималась последние дни в мечети и какую работу проделала, он обрадовался. Он планировал построить на улице баррикады из мешков с гравием. Отец потребовал, чтобы я каждый вечер, без исключений и при любых обстоятельствах, приходила домой.
Поэтому я пообещала ему, что ночью буду приходить домой для ночевки и отдыха. Получалось, что я дала два разных обещания: одно – Салману, второе – отцу. Продукты питания, собранные у соседей, я положила в несколько пакетов и переправила их в мечеть.
На следующую ночь, согласно обещанию, данному мной отцу, я пришла домой. Я увидела, что отец построил небольшую и компактную траншею-землянку на улице, неподалеку от нашего дома. При виде этого сооружения, призванного служить укрытием во время уличных боев, я вспомнила могилы, в которые мы добровольно укладывались с целью преодоления страха смерти. Отец положил внутри землянки одеяло и маленькую подушку. Потолком служила сетка, которая должна была предотвратить проникновение внутрь землянки всяких насекомых, ящериц и прочих вредителей. При виде этой землянки, сделанной руками моего отца, на моем лице расплылась улыбка умиления, и я сказала: «Отец, это вовсе не землянка, это – королевские покои!» Он обнял меня, поцеловал в лоб и сказал: «Разве ты – не королева? Ты королева твоего отца!»
Я никогда не забуду ласковое и доброе лицо отца, его большие, покрытые мозолями от постоянной и тяжелой работы руки, которыми он гладил в тот вечер мою голову. И я с искренней любовью в сердце поцеловала эти ласковые и заботливые руки.
Я вспомнила о том, что мне надо было оставить для Салмана послание, согласно нашему уговору.
