Я снова написала на клочке бумаги «Я жива» и приклеила его к треснувшей стене гостиной. Звуки разрывавшихся снарядов ни на секунду не смолкали. Языки пламени, беспощадно сжигавшие город и поднимавшиеся вверх, заставили отступить темноту ночи и залили недобрым светом все вокруг. Город изнемог от пронзительного свиста неприятельских мин и снарядов.
Желая хоть как-то отвлечь меня от этой наводящей ужас атмосферы, взрывов и огня, отец стал рассказывать мне о других войнах, об истории, поэзии и литературе. Как всегда с приходом осени, отец распускал шерстяные жакеты, связанные им в прошлые годы, и заново вязал из собранной пряжи жакеты и прочие вещи новых фасонов. Он связал для меня жакет персикового цвета и, не взглянув даже на итог своей работы, сказал: «Все люди видят в своей жизни одну войну. Я же видел две – я видел и войну 1941 года и вижу войну с Ираком».
По соседству с нами еще несколько человек построили в своих дворах землянки. Они каждый день собирались вокруг отца и, поскольку он обладал приятным голосом с минорным тембром, в один из вечеров его попросили: «Машди, так тоскливо на душе! Почитай нам файез
[69], пусть хоть немного станет легче!» Отец ответил: «Сейчас не время для файеза. И потом, звуки взрывов этих снарядов сами по себе являются файезом. У меня нет настроения ничего читать». Однако настоятельные просьбы соседских мужчин все же возымели результат, и в конце концов он согласился. «Я буду читать эти стихи для моей дочери, чтобы она уснула, а вы тоже слушайте», – сказал отец. Сквозь свист и взрывы падавших снарядов начал звучать его красивый меланхоличный голос…
На двенадцатый день после начала войны я вновь отправилась в мечеть имени Обетованного Махди в надежде на то, что война сегодня закончится. Господин Мохаммад Бахши, представитель губернатора, обратился в мечеть с просьбой выделить оттуда семь человек из резервного штаба для оказания помощи в хозяйстве «Дейри фарм»
[70], но не сказал, для каких именно работ требуются люди. Я знала, что «Дейри фарм» было большим агропромышленным комплексом по разведению крупного рогатого скота; хозяйство располагало обширными территориями, из которых несколько десятков гектаров занимала люцерна. «Дейри фарм» снабжала необходимыми кормами для скота все остальные скотоводческие фермы. Внутри комплекса имелся также развлекательный центр. Я никогда не видела «Дейри фарм» вблизи. Это было полностью механизированное фермерское хозяйство, обеспечивавшее пастеризированным молоком всех сотрудников Нефтяной компании в Абадане, Ахвазе, Харке и Гачсаране. В те дни любая работа для нас означала служение Всевышнему. Нам приходилось работать в разных местах. Но опыта работы на скотоводческой ферме у нас еще не было.
Мы сели в пикап, в котором сидели еще несколько арабоязычных крестьянок, и двинулись в путь. По дороге Марьям Фарханиан сказала: «Всех отправляют на фронт, а нас – в коровник!»
Марьям, которая сама по национальности была арабкой, спросила женщин-арабок: «Для чего нас везут в коровник?». Я возразила ей: «Марьям, ты не опускай так низко уровень “Дейри Фарм”, к твоему сведению, это – крупный промышленный и животноводческий комплекс». «“Дейри Фарм” – иностранное его название, – с отвращением произнесла Марьям, – а по-нашему – коровник».
Наконец мы доехали до места назначения и, влекомые любопытством, вошли внутрь. Как выяснилось, руководители этого животноводческого комплекса сразу же после начала войны бросили на произвол судьбы хозяйство, в котором содержалось около пятисот голов племенных коров голландской и немецкой пород, каждая из которых весила тонну. Этот комплекс принадлежал Нефтеперерабатывающему заводу Абадана. «Дейри фарм» считался ценным национальным достоянием и теперь находился в зоне абсолютной досягаемости для иракской армии. Некоторые из рогатых питомцев этого хозяйства были убиты попаданием в них шранпельных снарядов, другие подлежали закланию после получения необходимых разрешений и согласно требованиям шариата. Некоторые животные проявляли такую степень агрессии и страха, что к ним невозможно было приблизиться. По правде говоря, в самом начале, когда я смотрела в глаза этим коровам, я тоже боялась, пока постепенно не привыкла к ним, следуя советам женщин-арабок, и только тогда смогла подойти к животным. Одна из арабок объяснила нам, что раньше этих коров доили при помощи современных модернизированных аппаратов, теперь же электричество отсутствует, возможности использовать доильные аппараты нет, поэтому их необходимо доить вручную. Каждая из коров ежедневно давала от пятидесяти до восьмидесяти литров молока.
Крупные племенные коровы смиренно стояли и ждали, когда мы их подоим. И мы, следуя указаниям арабских крестьянок, которые занимались традиционным скотоводством, до заката смогли вернуться в мечеть с десятью бочками молока, а утром приготовили на завтрак солдатам вкуснейшую рисовую кашу. Молоко было таким жирным, что мы в течение нескольких дней снимали с него сливки.
Некоторые из коров были беременны и скоро должны были дать потомство. Брат Джафар Мадани Задеган
[71] вывел их из загона и перегнал в какой-то гараж поблизости от остановки номер двенадцать. Доильный аппарат починили и подключили к электрогенератору. Было занятно, что коровы, которые пугались и сторонились нас, когда мы хотели их подоить вручную, при звуках доильного аппарата сами выстраивались в ряд. После того, как остановка номер двенадцать подверглась нападению иракских баасовцев, коров перевели на поле городского стадиона
[72].
Прошел еще один день. С каждым днем состояние Абадана становилось все более плачевным. Город тонул в гигантских облаках густого дыма, образовавшегося в результате горения огромных нефтяных цистерн – национального капитала. У каждого, кто работал в мечети, родственники находились на фронте, и от них не было никаких вестей. Казалось, что сигнал воздушной тревоги, ставший неизменным атрибутом нашей жизни, с каждым днем становился все более зловещим, а его монотонность и долгота – все более невыносимыми. Тревога и беспокойство не оставляли нас ни на минуту.
Замужние женщины при виде братьев, приезжавших с фронта за едой, с нетерпением и надеждой спрашивали о своих спутниках жизни. Регулярно кому-то из сестер вместо весточки о здоровье супруга сообщали о его мученической гибели. Всё вокруг имело печальный и удручающий вид, однако терпение и стойкость сестер перед происходившими на фронте событиями и новостями, приходящими оттуда, были достойны восхваления.
