Мы тоже представились и сказали ей: «По правде говоря, мы сказали, что я и Марьям – сестры, чтобы нас не разлучили. Они поверили, что мы сестры. Впредь же мы втроем – сестры».
Фатима, увидев мою одежду и макнаэ Марьям, которые были в крови, сказала: «Мы в Ираке, и мы попали в плен. Возможно, до конца месяца мехр мы останемся здесь. Через три часа, ближе к закату, дверь откроют на несколько минут, и мы выйдем наружу. Быстро умойте лица и руки и отстирайте свои вещи».
Я спросила ее: «Вы одна?» Она ответила: «Вот уже три дня, как я нахожусь в этой камере одна. Но в соседних камерах содержатся около двухсоттрехсот пленных иранцев. Они выходят в туалет по очереди. В обед, когда приносят еду, мы можем увидеть некоторых из них».
Я спросила: «Разве здесь еду тоже дают?»
«После еды дают даже десерт», – пошутила она.
Фатима обладала спокойным и смиренным нравом. Она хорошо поняла, что значит война, и сразу и безоговорочно приняла свою судьбу, то есть плен. Мы о многом должны были поговорить друг с другом.
Мы сидели рядом на полу в маленькой камере с голыми стенами. В камере было два окна, выходивших на внутреннюю часть тюремного двора. Был вечер. Солдат, время от времени заглядывавший внутрь через окно, удалился. Это был подходящий момент для того, чтобы Фатима рассказала нам подробнее о трех днях, проведенных в камере до нашего приезда. Она сказала: «В эти дни дверь открывают примерно в это время».
Я уже не так боялась. Присвоенный мне статус «генерала» я примеряла на себя, испытывала на себе, упражнялась на нем и верила в него. Фатима больше не была одинока. В первую минуту после того, как охранник запер за мной дверь, у меня было чувство, что я – обвиняемая и нахожусь в тюрьме. Однако потом я подумала: «В чем я провинилась? Почему я в тюрьме?»
Спустя примерно час дверь открылась, и нам дали одну на всех миску с едой – немного риса с жидкостью красного цвета в качестве подливы. Еда выглядела так, что вместо того, чтобы возбуждать аппетит, отбивала его напрочь. Фатима взяла миску, с удовольствием понюхала еду и начала хвалить. Было очевидно, что она пытается вызвать в нас аппетит и заставить поесть. Она повторяла: «Начинайте кушать, через четверть часа они вернутся и заберут посуду».
Мы втроем сели вокруг миски с едой, которая могла накормить лишь одного человека. Я спросила: «А где же ложка и вилка?» Фатима ответила: «Здесь – тюрьма Танума
[84], а не ресторан! Вместо вилки пользуйся пальцами. Соедините четыре пальца, чтобы еда не сыпалась сквозь них. Начните и научитесь». Затем она продемонстрировала нам на деле, как это сделать. Я сказала, обращаясь к Марьям: «Знаешь, если девушка из столицы научилась, мы и подавно научимся. Приступай!» Однако, когда я взглянула на свои руки, у меня пропал аппетит. Между моими пальцами виднелась засохшая кровь, и вообще везде на моих руках были следы грязи и крови. Я спросила: «После еды дают воду?»
«Нет, – ответила Фатима, – после еды приносят пепси-колу! Ешьте, говорю! Чего вы ждете?! Через несколько минут охранник придет и заберет миску».
Руки Марьям были в таком же состоянии, как и мои. Но мы не хотели, чтобы Фатима обиделась на нас в первый же день. В конце концов кончиками пальцев мы съели свои доли. Пришел охранник и забрал миску. Через час он снова открыл дверь на несколько минут для того, чтобы мы могли выйти из камеры и воспользоваться санузлом. Помогая друг другу, мы быстро почистили свои запачканные кровью манто и макнаэ, не снимая их с себя. Мы хотели совершить омовение, но охранник влетел в туалет и заставил нас вернуться в камеру.
Для того, чтобы наши мокрые вещи, с которых все еще стекала розовая от крови вода, высохли, мы начали ходить по камере взад-вперед, тряся на себе одежду. Одновременно мы делились друг с другом своими тревогами и говорили о том, что еще не успели сказать. Солдат-охранник со злостью открыл дверь и сердито прокричал: «Маджусы! Вы разве не знаете, что вы – пленные?! Вы находитесь в Ираке! Ходить и разговаривать запрещено! Всё запрещено!»
Марьям сказала: «Живой человек имеет свойство ходить и разговаривать, разве нет?!»
Несмотря на то, что иракец не понял смысла слов Марьям, он, видя, что она что-то сказала ему, открыл дверь пошире и подошел к Марьям. Мы с Фатимой подскочили и заслонили собой Марьям, преградив баасовцу путь. От наших криков солдат вышел из камеры. Тогда я поняла суть преступления, наказанием за которое не является заключение в тюрьму, но…
Я вздохнула и сказала: «Сегодняшняя ночь – уже вторая ночь, как у нас нет вестей из Ирана, а в Иране не знают, где мы и что с нами. Марьям, тебе не кажется, что вчера, когда мы еще находились на территории Ирана, в пустыне, вблизи Хоррамшахра, и с надеждой прислонялись к стене этого города в ожидании того, что в любую минуту придут наши и освободят нас, нам было лучше? Мы здесь такие чужие и одинокие! Мы так далеко от Ирана! Вчера мы были на родине, а сегодня – на земле врага». Марьям сказала: «Сегодня – вторая бессонная ночь моей матери, которая не смыкает глаз в ожидании меня». Фатима добавила: «Девятнадцатого числа на базе “Единство” в Дезфуле я тоже сказала о том, что еду в Хоррамшахр, только своему дяде. Когда я ехала в Хоррамшахр, я думала о чем угодно, только не о том, что попаду в плен к иракцам. Похоже, что судьба распорядилась иначе».
Мы продолжали беседовать. Было за полночь. Стресс и тяжелые события дня, пережитые нами, не позволяли нам уснуть. В это время открылась дверь, и к нам в камеру бросили юношу лет девятнадцати-двадцати. Я не поверила своим глазам. О великий и несравненный Создатель! Я в жизни не видела столь красивого молодого человека. Никто не мог смотреть на его лицо более двух мгновений. Всевышний будто нарисовал все черты его лица с особенным и предельным мастерством и изяществом. Это был стройный широкоплечий юноша среднего роста. Цвет его одежды я не помню.
Не начиная разговора с ним, мы лишь изредка с опаской посматривали на него. Несмотря на то, что он был иранец, мы отнеслись к нему с подозрением из-за того, что его изолировали от других. Мы боялись довериться ему, хотя еще не знали значения слов «шпион» и «пятая колонна»
[85]. Люди были либо иракцы, либо иранцы – мы не различали полутонов. Спустя час Фатима все же нарушила молчание и спросила: «Вы ранены?». Покраснев от смущения и чувствуя неловкость от того, что находится в обществе девушек, юноша ответил с явным и очень приятным абаданским акцентом: «Сестра, разве не видишь, я стою на своих ногах». Марьям спросила: «Как тебя зовут?». «Юсеф Вализаде», – ответил молодой человек. Затем спросила я: «Почему тебя отправили к нам?». Он сказал: «Сестра, вы все – как сестры мне, но, клянусь Всевышним, я сам смущен тем, что меня привели сюда. Я находился в соседней камере, среди двухсот других мужчин. Все они порядочные и стоящие люди, не то, что я. Все они доктора и инженеры, к несчастью, попавшие в руки этих нечестивцев. Они умоляют этих бессовестных солдат открыть дверь, чтобы умыться, но эти безбожники не соглашаются это делать. Они отбирают у пленных их обручальные кольца и часы, чтобы спустить их в туалет. Они сказали мне: “Встать и выйти из камеры!” Я подумал, быть может, война закончилась, и они хотят отправить меня в Иран. А оказалось, они привели меня к вам, девушкам. Не знаю, что и сказать еще. Наш удел – плен и несчастье».
