«Нас взяли в плен вместе с тремя другими людьми, – возразила я, – доктором Хади Азими, Мир-Ахмадом Мир-Зафарджуйаном и Маджидом Джалалвандом. И я не имею представления, что с ними случилось».
Аргументация Фатимы была логичной, но я не могла принять ее, потому что находилась в состоянии сильного стресса, близкого к шоку. Все мое тело было мокрым от пота. Я испытывала сильную тошноту и жжение в желудке. Не говоря ничего, я доползла до угла камеры и, держась за желудок, свернулась калачиком от физической боли и душевных мук.
Марьям с глазами, полными участия и беспокойства, села рядом со мной и попыталась обратить в шутку непристойные намеки иракских военных.
Поедание пищи грязными руками дало о себе знать. У меня началось сильнейшее расстройство желудка, и я в тот вечер не в состоянии была даже подняться с места.
На следующее утро, услышав суматоху на улице, мы подошли к окну, чтобы узнать, что происходит. Мы увидели грузовик, полный пленных иранцев – военных и гражданских, молодых и старых. Номера на машине принадлежали региону города Ахваз. Каждого, кто выходил из машины, баасовцы пинками толкали к другим. Это был унизительный прием. Я пристально всматривалась в лица, пытаясь найти среди них знакомые. Я подумала: «Всевышний Создатель! Откуда они берут столько людей?! Если я увижу отца, Рахима, Салмана или Мохаммада, как я поступлю? Окликнуть их или промолчать?»
В это время к нашей камере подвели еще одну девушку. Нам не верилось, что на календаре двадцать четвертое мехра, а неприятель все еще берет людей в плен на дороге. Когда открылась дверь, мы, не обращая внимания ни на какие предостережения и запреты, устремились встречать вновь прибывшую. Для того, чтобы мы не установили с ней дружеский контакт, иракские солдаты запугали ее нами. Поэтому она проявляла осторожность и сторонилась нас. Однако спустя несколько часов все же представилась и назвала свое имя, сказав: «Я – Халима Азмуде, сотрудница отделения акушерства при больнице имени Девятого Абана (ныне – больница имени Бехешти). С самого начала войны в нашей больнице мы круглосуточно занимались лечением раненных на фронте и во время бомбежек. Госпожа Дельгоша, заведующая санитарно-гигиеническим отделением больницы, разрешила мне отправиться домой на несколько дней, чтобы отдохнуть и затем вернуться обратно. Я уехала к своему жениху – Надеру Насери
[89]. Мы собирались вернуться с ним вместе. К сожалению, нас обоих взяли в плен, когда дорога перешла под контроль иракских сил. Надера поместили в камеру с братьями, а меня привели сюда».
Нас стало четверо. У каждой из нас были свои убеждения и вкусы, но при этом мы старались проявлять сплоченость и единство в деле противостояния врагу. Мы вселяли друг в друга надежду и отгоняли друг от друга страхи; помогали друг другу и радовались друг с другом; мы плакали друг с другом и скрашивали одиночество друг друга. И очень скоро мы стали единодушны и единогласны в любом вопросе.
На следующее утро за стенами камер снова была беготня и шумиха. Мы по очереди дежурили у окна. Снаружи что-то происходило. На этот раз вместо военных грузовиков подъехали первоклассные легковые автомобили. Мы отошли от окна, но даже с такого расстояния увидели, как по направлению к нашей камере идут примерно пятнадцать иракских женщин-военнослужащих. Они были одеты в выглаженные юбки и блузы зеленого цвета, а на их плечах красовались погоны – воинские знаки отличия. И все же эти дамочки мало походили на военнослужащих. Это были женщины, единственной проблемой которых было отсутствие зеркала. У них были накрашенные лица и уложенные волосы. Было очевидно, что они потратили уйму времени на то, чтобы сделать макияж и прихорошиться. Когда они подошли совсем близко, мы заметили, что лак, покрывающий их ногти, был одного цвета с одеждой. Довольно странно было видеть массивные украшения, которыми они увешали руки, шеи и уши. На головах у них были пилотки красного цвета. Почти все женщины жевали резинку. Я с удивлением смотрела на них. Даже на свадебных церемониях я никогда не видела такие разукрашенные лица. Марьям сказала: «Хорошо, что мы хоть женщин увидели, мы можем поговорить с ними о средствах гигиены, в которых нуждаемся. В конце концов, они одного пола с нами, и можно поговорить с ними на деликатные темы».
Когда эти женщины вошли в нашу камеру, они стали бросать на нас пренебрежительные и насмешливые взгляды. Ухмылки на их лицах дышали такой злобой, что я думала, сейчас они разорвут нас зубами на куски. Военачальник, сопровождавший их, сказал нам: «Перед вами женщины – генералы иракской армии, посмотрите, какие они красивые!» Будто находясь на конкурсе красоты, где ему надо было выбрать королеву, он переводил взгляд с одной на другую и повторял: «Красивая! Какая красивая!».
Затем он снова обратился к нам: «Сравните свои лица с лицами этих женщин! Посмотрите на свои вещи, на то, как вы одеты!»
Мы стояли перед группой этих женщин в ряд, и каждая из них, проходя мимо нас, плевала нам в лицо, обрушивая на нас ругань и оскорбления. Их плевки и оскорбления не миновали ни одну из нас. Затем они развернулись и вышли. Военачальник спросил: «Вам досадно?» – «Нет, – ответила Халима, – мы рады, что вы злы на нас до такой степени».
Этот эпизод явился для баасовцев хорошей темой для обсуждения и смеха. Очевидно, они основательно подготовились к тому, чтобы вывести нас из состояния эмоционального равновесия. Непонятно только, где они взяли этих разукрашенных девиц, единственной миссией которых было оплевать нас и уйти.
После того, как нам принесли миску с повседневной едой, дверь внезапно распахнулась, и нас отвели в соседнюю камеру. Там мы увидели около двухсот пленных братьев, в жуткой тесноте сидевших на корточках друг рядом с другом. Когда мы вошли, некоторые из братьев встали, освобождая нам место, но в это время иракские надзиратели прикрикнули на них и приказали всем сидеть. Братья с трудом сели один к другому на колени, освободив для нас место у окна, чтобы мы были вне зоны досягаемости взглядов иракских тюремщиков. Мои глаза бегали по камере, подобно юле. Я разглядывала каждого пленного. Первым, кого я узнала, был Ледяной Исмаил, который тогда, во время нахождения в яме, сказал: «Глаз, который не знает, как надо смотреть на чужое достояние, заслуживает того, чтобы ослепнуть!»
Он сидел на корточках недалеко от нас, под другим окном. У него под глазами были такие большие синяки, а лицо его было настолько опухшим, что я узнала его только по одежде. Вторым был Азиз – вечно улыбающийся пастух из Кашана, который сидел в центре помещения и все еще улыбался. Я стала пристальнее всматриваться в лица сокамерников, и вдруг вздрогнула и спросила себя: «Верно ли я вижу?! Быть может, это обман зрения?» Мне хотелось, чтобы я ошиблась, обозналась. Я увидела студентов мечети имени Обетованного Махди, учителя Корана и учителя нравственности, которые были из нашей же округи и дружили с Рахимом и Салманом, – Махмуда Хусейн-заде, Резу Зарбата, Али Мосайеби и Зарэ
[90]. Мне хотелось заговорить с ними, но я ранее усвоила очередной урок о том, что нельзя даже здороваться. Поэтому я тайком и незаметно поприветствовала их и получила ответ на свое приветствие. Этим студентам было все равно, где они находятся. Точно так же, как они вещали и произносили проповеди в мечети, они занимались просветительством и в лагере Танума, под ухом Саддама и под ударами плети. Несколько ребят из постоянных прихожан мечети собрались вокруг них и незаметно задавали им какие-то вопросы. Они, в свою очередь, тоже незаметно отвечали им, рассказывали хадисы
[91] и призывали покориться Божественному провидению. Кто-то из ребят тихо спросил Хусейн-заде: «В чем же суть этого Божьего промысла? Мы хотели воевать, чтобы быть убитыми на пути Всевышнего и ради Всевышнего! А вместо этого, не начав воевать, мы попали в плен. Неужели Создателю угодно, чтобы мы сидели здесь и подвергались избиениям?»
