– Ты также являешься представителем губернатора, не так ли? Что может связывать простую ученицу с губернатором?
Я поняла, что дело, лежавшее перед ним на столе, касается меня. Ну и объемистое же они сфабриковали дело из тех двух несчастных бумаг, которые нашли у меня!
– Как называется твоя школа?
– Школа имени Мосаддыка.
– А как называются средняя и начальная школы, которые ты окончила?
– «Шахрзад», «Махасти».
– Сколько у тебя братьев и сестер?
– Я и Марьям – сестра, у нас есть еще три брата.
– Сколько им лет?
– Двенадцать, десять, восемь.
– Как их зовут?
– Мустафа, Мортеза, Моджтаба.
– Чем занимается твой отец?
Я придумывала на ходу. Я вспомнила, что, будучи в Тануме, когда баасовцы искали «стражей Хомейни», слышала, как большинство ребят говорили, что они – дворники, после чего иракцы оставляли их в покое. Поэтому я тоже сказала:
– Дворник.
Баасовский офицер спросил:
– Почему все иранцы – дворники?
Переводчик-иранец сказал:
– Не все иранцы – дворники, революция Хомейни была революцией дворников.
Моя мать всегда говорила: «Ложь порождает ложь. Сказав один раз ложь, знай, что за ней придет вторая, третья и десятая». Она не научила нас даже говорить при необходимости ложь во благо. С каждой новой ложью мое сердцебиение учащалось. Я чувствовала, как приливает кровь к моему лицу. Я хотела сбить баасовцев с толку и не оставить ни единого намека о себе и своей семье.
– Где находится клуб «Иран»? – снова спросил офицер.
– Не знаю, – ответила я. – Я – ученица и знаю только дорогу от дома до школы.
– Где находится клуб «Арванд»?
– Не знаю.
– Клуб «Анкас»? Бильярдный клуб? Лодочный клуб?
С каждым ответом «не знаю» он все больше терял самообладание. В конце концов, разъяренный, он вскочил с места, нервно положил передо мной записку «Я жива» и спросил:
– Что это за шифр?!
– Это – не шифр. Это всего лишь – два слова. Я хотела донести до своей семьи весть о том, что я жива.
– Если кто-то попадает сюда, это означает, что он все знает. Если ты собираешься отвечать на наши вопросы фразой «не знаю», весть о том, что ты жива, не дойдет до твоей семьи.
– Я не боюсь смерти, я боюсь жизни здесь, в неволе.
Каждый из тех, кто допрашивал меня, играл какую-нибудь роль. Один злился, другой говорил ему: «Успокойся!» Один бил, другой говорил ему: «Не бей!» Один издевался и смеялся, другой говорил ему: «Не смейся!» Следователь-иранец, в свою очередь, слово в слово переводил мои ответы двум другим. Иранец метал искры больше, чем два баасовца-иракца. Последние повернули русло вопросов в сторону революции, Имама и ислама:
– Почему иранцы совершили революцию, почему они не хотели шаха?
Не успел он еще сформулировать свой вопрос, как второй офицер-иракец спросил:
– Кто совершил революцию против шаха?
И снова первый перебил его:
– Почему вы любите Хомейни?
Затем спросил второй:
– Почему вы произносите салават за Пророка один раз, а за Хомейни – три раза?
Подвергшись перекрестному допросу, я вспомнила слова Имама, который изрек: «Война – это возможность для совершения революции».
У меня возникло ощущение, будто я – посол революции в соседней стране, и эта миссия возложена на меня Божественным провидением. Не знаю, почему я подумала, что они действительно не знают истины и на мне лежит обязанность направить их и указать им правильный путь. Я обрадовалась их вопросу и изложила о Коране и революции все, что узнала на занятиях по идеологии при мечети имени Обетованного Махди. Я рассказала о разнице между шахским исламом и революционным исламом, о колониализме, империализме и т. д. Одному Всевышнему известно, как долго они смеялись надо мной. Наконец, после долгих и изнурительных расспросов, они произнесли с усмешкой: «Ты что, принесла нам революцию Хомейни?» И далее спросили:
– Что ты изучала?
– Практические науки: алгебру, природоведение и химию я хорошо знаю.
– Где ты обучалась военному делу?
– Я не проходила военное обучение, я – сотрудник Красного Полумесяца.
Неожиданно баасовский офицер вынул из кармана брюк пистолет и спросил:
– Это что?
– Оружие
– Какое оружие?
– Не знаю, я не разбираюсь в видах оружия.
– Похоже, ты не хочешь остаться в живых, ты – одна из двадцатимиллионной армии Хомейни, и ты ничего не знаешь об оружии?!
Я погрузилась в свои мысли, мне хотелось только молчать. Переводчик-иранец спросил:
– Почему ты молчишь, чего ты ждешь?
– Я жду, когда Всевышний сжалится надо мной, – ответила я.
Он со злостью швырнул в меня авторучку, которую держал в руке. После этого он подошел ко мне, поднял свою ручку и встал рядом. Он продолжил задавать мне вопросы, и при этом каждый раз, задавая мне новый вопрос, с силой вонзал мне в голову эту авторучку. Мне было больно так, будто в мою голову проникает какой-то тяжелый свинцовый предмет. Ради ублажения иракцев он не гнушался ничем. Иногда он говорил, кивая им на меня: «Все они – приспешники Хомейни, идущие на смерть ради него».
Я благодарила Бога за то, что не владела большей частью той информации, которой они от меня требовали.
– Почему ты молчишь? – снова спросил переводчик.
– Я всего лишь ученица и знаю только один маршрут – от дома до школы.
Допрос тянулся очень долго. Я удивлялась, почему они меня не оставляют в покое. Неужели им угодны выдумки и небылицы, которые я им наплела? С каждым новым вдохом я желала, чтобы он стал последним, и я бы избавилась от этих мучений. Впервые я считала секунды, чтобы преодолеть это бесконечное ожидание. Вопросы следователя-иранца были полны ядовитых уколов.
Офицер-иракец сказал: «Расскажи-ка еще один хадис от Пророка, чтобы наставить нас на путь истинный!»
Подобно маленькой беззащитной птичке, попавшей в руки птицелова, я пыталась быстрее вырваться из этой западни и найти спасение. Время от времени он сжимал свои кулаки в знак своей силы и превосходства. В душе я взывала ко Всевышнему и говорила: «О Создатель! Вверяю свою жизнь и честь Тебе и ищу убежища в Твоем извечном могуществе!»
Ругань и непристойные выражения были для баасовцев развлечением. Если бы можно было облачить некоторые из тех мерзких слов в покровы приличия, чтобы воспроизвести и озвучить их! Рядить слова в красивые формы и выражаться эстетично – это ведь тоже исламский обычай. Для того чтобы мою семью не смогли опознать, я придумала новую семью с новыми именами, профессиями и адресами. Я не знаю, откуда родом был тот следователь-иранец, но он знал Абадан как свои пять пальцев. Мне он сказал, что он из Тегерана, и он хорошо знал и Тегеран. Иногда он блефовал и говорил, например, что до революции видел меня с сестрой без хиджаба идущими в направлении такого-то клуба или места. А на самом деле мы с Марьям познакомились во время поездки в Шираз, и вообще ее настоящее имя было Шамси, а не Марьям.
