Поскольку такова особенность человеческой психики, мы все, в той или иной степени, обращаемся к мифу о чистом зле. В 2011 г. психологи Эрик Оливер и Томас Вуд опросили тысячу американцев
{382}. Помимо вопросов о различных теориях заговора они использовали краткое утверждение о природе политического процесса: «По своей сути политика – это борьба добра со злом». С этой мыслью согласилось более трети опрошенных. Показательно, что чем охотнее человек соглашался, тем с большей вероятностью он верил в теории заговора. Черно-белое мировоззрение обеспечивает замечательную основу для конспирологического мышления.
Джо Усцински и Джозеф Парент отмечают, что теории заговора – это вовсе не альтернативный взгляд на мир. Они утверждают, что конспирология не сильно отличается от повседневных политических дискуссий, просто усиленных и лишенных нюансов. «Там, где обычные политики указывают на проблемы, предлагают решения и призывают к согласованным действиям, конспирологи указывают на плачевное состояние дел, предлагают сложные политические преобразования и призывают к согласованным действиям прямо сейчас»
{383}. В мире существуют реальные проблемы, нашей свободе действительно иногда угрожают, чиновники могут преследовать собственные интересы. Через призму конспирологии эти вопросы выглядят как мелодраматическая битва между добром и злом, сошедшая со страниц комиксов.
В лучших теориях заговора, начиная с утверждения Джона Робисона, что иллюминаты намереваются свергнуть все европейские правительства, и заканчивая модными сейчас теориями о чиновниках-психопатах, которые без всяких угрызений совести убивают тысячи своих сограждан, неизменно присутствуют злодеи-маньяки, которые, руководствуясь тайными мотивами, совершают чрезвычайно злобные действия в отношении невинной, ничего не подозревающей общественности.
Весь мир – театр
В 1987 г. в своем эссе на тему конспирологии психолог Серж Московичи сравнил мир, каким он видится сторонникам теорий заговоров, с театральным представлением
{384}. В первом акте мы видим общество в состоянии невинности и стабильности. Затем появляется группа персонажей, приносящая с собой конфликты и интриги. Подобно актерам в пьесе, эти злодеи следуют сценарию, заранее приготовленному для них зловещим режиссером, который дергает за ниточки, всегда оставаясь скрытым за кулисами. «Разыгрывать такой спектакль в реальности было бы нелепо, – приходит к заключению Московичи. – Однако на сцене он не выглядит абсурдным. Это представление, упрощенное до самой сути. Это противостояние стихий, которое может закончиться только окончательной победой одних над другими». Иными словами, сторонники теории заговора видят мир, в котором его «двойственность персонифицирована и разыгрывается перед обществом».
Слушателей ежедневного конспирологического радиошоу Алекса Джонса приветствуют звуки «Имперского марша» из «Звездных войн» – легко узнаваемая зловещая музыка, которой сопровождается появление на экране Дарта Вейдера. Вначале и потом, после рекламных пауз, диктор торжественно сообщает аудитории: «Мы на марше, Империя бежит». Когда однажды в пятницу во второй половине дня я включил эту передачу, работая над текущей главой, то услышал размышления Джонса о сходстве его восприятия мира с сюжетом недавнего фильма про супергероя. «Если вы посмотрите что-то вроде „Капитана Америки“, вы увидите практически то, чем я пишу, – сказал он. – Это не потому, что они у меня скопировали, а потому, что я понимаю, как устроена эта система»
{385}.
В суде над Тимоти Маквеем, организовавшим взрыв в Оклахома-Сити, его соучастник рассказал, как Маквей оправдывал убийство секретарей, администраторов и других государственных служащих, которые не имели никакого отношения к событиям вроде тех, что произошли в Уэйко: «Он объяснил мне, что относился ко всем этим людям как к штурмовикам из "Звездных войн". Они могут быть лично не виноваты, но они виновны в том, что они часть Империи зла»
{386}.
Психолог Дэн Макадамс писал, что «мы все рассказываем сказки»
{387}. Таково свойство нашего мышления. Через призму этих историй мы познаем мир и свое место в нем. Они помогают нам превратить неупорядоченную реальность в нечто связное и осмысленное. Без них не обойтись. Даже, казалось бы, объективные области, такие как естественные науки и история, в итоге превращаются в упражнения по сочинению сказок. «Не может быть истории без подсознательного чувства, кто прав, а кто не прав, – подчеркивают специалисты по политической психологии Молли Паттерсон и Кристен Монро, – никакой набор фактов не избежит интерпретации, что важно или актуально, а что нет»
{388}.
Рассказы, которые мы слышим, могут повлиять на наши взгляды и поведение. Если вы хотите кого-то убедить, связанный рассказ может подействовать гораздо эффективнее, чем просто список основных идей. Психолог Мелани Грин с коллегами продемонстрировали, что истории увлекают нас, действуя в обход критического мышления
{389}. Когда мы знаем, что кто-то пытается нас убедить, мы обычно пристально рассматриваем его аргументы, однако рассказы могут влиять на наши убеждения, даже когда мы этого не осознаем. Чем лучше рассказ, тем сильнее мы поглощены им, а чем сильнее мы им поглощены, тем легче нас убедить.
Когда речь идет об историях, определение «лучшие» означает соответствующие древним архетипам, которые заложены в нашем мышлении, как дорожка на виниловой пластинке. Поэтому неудивительно, что истории имеют обыкновение изменяться в процессе пересказа, чтобы более полно соответствовать нашим ожиданиям. Например, знакомая не одному поколению американских школьников история открытия Колумбом Америки со временем была приукрашена, чтобы подчеркнуть героизм Колумба (путешествие было трудным, взбунтовавшийся экипаж чуть было не выбросил Колумба за борт, а умер он в итоге без гроша в кармане). В то же время были исключены некоторые менее привлекательные детали (например, его вклад в геноцид и рабство)
{390}. Иногда хорошая сказка может затмить реальность.
