Анекдот не слишком выдающийся, но Романов рассказал его так мастерски, что в конце невозможно было не рассмеяться.
Он достал из серебряного портсигара сигарету:
– Покурить на сон грядущий. Не хотите?
Я с благодарностью отказался и залюбовался, с каким наслаждением он выдувает в потолок струйку дыма, сколько удовольствия он способен извлекать из этого простого процесса.
– Альва говорит, вы с ней знакомы с детства?
– Да, это так.
– Как вышло, что вы потеряли друг друга из вида?
– Потому что…
Быстрый взгляд в сторону Альвы, но она сидит, опустив голову. В памяти встала давно вытесненная картина: пустой, кое-как обставленный дом. Как я взбежал по лестнице и какое волнение я втайне испытал, увидев Альву обнаженной, в тот момент, когда разрушилась наша дружба. И в который раз я спросил себя: нарочно или нет ее мать послала меня наверх?
Романов внимательно посмотрел на меня, затем перевел взгляд на Альву, и в его глазах мелькнуло меланхолическое выражение.
Он встал и подошел ко мне. Мы оказались одного роста.
– Вы молоды, Жюль. Не забывайте это. У вас впереди много времени.
Меня поразила та подчеркнутость, с какой он произнес слово «время». Он в последний раз затянулся, затем загасил в пепельнице сигарету:
– Хорошо, что вы приехали к нам погостить. Оставайтесь, сколько вам захочется. Вы увидите, как хорошо тут в горах спится.
Поцеловав Альву, он неторопливо стал подниматься по лестнице.
Когда он ушел, я сел на диван и налил себе еще фондана.
– Ты что – групи? – спросил я как бы шутя. – Его муза?
– Наверное, и то и другое, – сказала она. – Кстати, Саша уже целую вечность столько не говорил, как сегодня. Похоже, он хотел произвести на тебя впечатление. И даже ходил без палки, чего обыкновенно не делает.
– Мне он нравится. Как ты с ним познакомилась?
Альва уселась на комод и поджала под себя ноги:
– Это было десять лет назад, на симпозиуме в Санкт-Петербурге, где я работала переводчицей. Ему тогда не было шестидесяти, и он был похож на актера, но чем-то напоминал и Джорджа Гершвина. Я сразу обратила на него внимание, потому что он прекрасно говорил по-немецки, а женщины так и льнули к нему, такого я еще не видела. Он что-то говорил и все время посматривал на меня. Не знаю, в нем было какое-то небрежное спокойствие… Меня это завораживало.
– А как к нему отнеслись твои родители? Они навещают тебя здесь?
– Отец бывает у нас несколько раз в год. С матерью отношения порвались. С тех пор как я окончила школу, мы больше не разговаривали.
Вокруг дома было тихо, ближайшие соседи жили далеко, отделенные, как стеной, чернильной тучей. Я смотрел на Альву: за прошедшие годы она нисколько не постарела. Она носила очки, волосы убирала в узел. На шее – два шрамика цвета слоновой кости.
Она запрокинула голову:
– Знаешь, я хочу быть честной. Я люблю Сашу…
И вдруг упавшим голосом:
– Но не обманывайся тем, что было сегодня вечером. Он уже несколько месяцев никуда не выходит, а в последнее время он… стал несколько забывчив.
Сверху донесся шум водопроводной воды, затем послышались шаги.
– Раньше мы много путешествовали. Просто так или с лекциями, по симпозиумам. У него столько друзей по всему миру! Но главное, он был такой живой, такой любопытный! До знакомства с ним я думала, что он грустный, раз пишет такие грустные вещи. Оказалось, напротив, он излучает детский оптимизм, который просто заразителен. Это я в нем особенно любила.
Альва снова налила нам вина.
– Два года назад Саша перенес тяжелую болезнь. Тогда все вроде бы обошлось, но болезнь его изменила. Словно улетучились его волшебные чары, словно он вдруг стал обыкновенным старичком с присущими его возрасту страхами и чудачествами. Он все время сидит у себя наверху и пишет, непременно хочет закончить свою книгу. Недавно он мне сказал, что уже чувствует конец: «Смерть тут, в доме. Ты тоже ее чувствуешь?» Я обняла его, но, как это ни дико звучит, да, я почувствовала его уход.
Она нахмурилась и немного помолчала. Собравшись с силами, она снова обратилась ко мне:
– Кстати, он знает, что ты пишешь.
– Да не пишу я ничего, Альва, сколько можно! Когда это было!
– Может, ты и не пишешь на бумаге, но фиксируешь все в голове, – произнесла она своим тихим голосом, дотрагиваясь до моего плеча. – Так было всегда. Ты хранитель воспоминаний, и ты это знаешь.
* * *
Вдали – горный массив Пилатуса. Шум бурлящего ручья. Хотелось глубже вдыхать свежий воздух. Встав на рассвете, я пробежался вдоль реки, мимо фермерских усадеб и перелесков. Вспотевший и запыхавшийся, я, сделав круг, вернулся через час в шале. К моему удивлению, на крыльце перед домом меня встретил Романов.
– Так-так, – сказал он, – спортсмен, значит. Моя жена любит спортсменов, и вы это, конечно, знали.
– Ваша жена больше всего любит писателей.
Он ухватил меня за рукав:
– Пойдемте, Жюль! На минутку.
Романов отвел меня наверх в свой кабинет. Там пахло теплой, сухой пылью. Большой письменный стол с печатной машинкой «Оливетти», маленький столик в углу, пианино, разложенные тут и там рукописи и деревянное распятие. Больше ничего.
– Мой разум требует места, – сказал Романов. – Раньше у меня тут стояли две книжные полки, но тогда я читал, вместо того чтобы писать, так что пришлось их, к сожалению, выставить вон. Мне нужно работать. Время летит.
Это «время летит» было у него, очевидно, лейтмотивом, он постоянно повторял эти слова. Однажды он сказал, что в детстве написал стихотворение «Время, ты улетаешь», однако как-то при переезде оно затерялось. Название он позаимствовал из оперы Шуберта, своего любимого композитора, только слегка изменив фразу. Первые строки его детского стихотворения звучали так:
Время, ты улетаешь,
Возьми меня в полет…
Я кивнул на пианино:
– Вы играете?
– Немножко.
Романов заиграл один из «Фантастических танцев» Шостаковича. Казалось, его пальцы сами знают, что делать, без труда попадая на нужные клавиши.
– В консерваторию меня тогда не приняли, – сказал он. – Но у меня всегда оставалась в запасе моя «Оливетти», так что можно сказать, я всю жизнь занимался тем, что более или менее элегантно стучал по клавишам.
Закончив опус, он опустил крышку. Похоже было, что он что-то задумал. Наконец он махнул в сторону углового столика:
– Если хотите, то можете здесь работать и писать.
