Как человек небогатый и к излишним тратам не склонный, я тут же мысленно подсчитал, в выгоду или в убыток мне будет есть эдакий вот рис с рыбой, и пришёл к удивительному выводу, что нашим, с Зелёного Эрина родом, содержателям таверен и прочих кафетериев я переплачиваю за сытость чуть не вдвое!
С тех пор, при случае, я обедаю у мистера Сабурами. Как, кстати, и многие констебли, ради которых ему пришлось ввести в своё меню некоторые перекусы из европейской кухни – например, пончики. Правда, продаёт он их лишь в том случае, если ты находишься при исполнении: в форме. Боюсь, что даже комиссару Дубровлина он без формы не продаст ничего, что не относится к его родной ниппонской кухне, – настолько мистер Сабурами человек принципиальный. Уважаю его за это.
Так вот, при случае, сказал я. И этот случай отведать рис был весьма подходящий, ведь формально заведение ниппонца находится на границе моего участка, и я могу зайти туда, дабы проверить благочиние.
Второй же причиной для таскания груза была сама сестра Епифания. Так мне приятно на неё смотреть…
Не подумайте дурного, Христа ради! Она – Его невеста, никакой похоти я, глядя на неё, не испытываю. Ведь не вожделеете же вы русалок и ундин на памятнике адмиралу О’Ривзу или наяду, которая там же, в неглиже. И я так, гляжу на неё, как на памятник того, что мне нравится в женщинах: большая грудь, широкие бёдра и лёгкий такой жирок на талии. Будь она ниже меня, а не вровень, лет хоть на десять моложе и не католической монахиней, ох, я не устоял бы пред греховным соблазном! Но озвученные факты мне в нарушение заповеди «Не возжелай», в её-то отношении, впасть позволения не дают. А отнюдь не её дородность, как говаривают некоторые шутники насчёт наших с ней добрых отношений.
– Да, констебль, – кивнула Епифания. – Мать настоятельница увлекается садоводством, выписала из Киото какую-то «Персиковую ветвь» и что-то ещё про нефрит, по минералогии, я полагаю. И перевод богословского трактата из Чайнской империи: «Дао любви». Это, насколько могу судить, размышления тамошних святых отшельников на тему заповеди «Возлюби ближнего своего». Опять, не иначе, целый месяц с дамами из попечительского совета будут изучать на предмет отсутствия ересей и опять решат, что воспитанницам эти трактаты читать ещё рано.
– Судя по весу, в мешке имеются и образцы к трактату по минералогии, – дружелюбно заметил я.
Сопроводив монахиню до обители и распрощавшись с ней, я направился к кафетерию мистера Сабурами, твёрдо намереваясь перекусить поплотнее, однако случиться этому было, увы, не суждено. Практически у самого входа я был перехвачен одной пожилой леди, представившейся как мисс Бурил, домовладелица и профессиональная сваха, которая потребовала немедленно прекратить безобразное поведение своего соседа, в окошко демонстрирующего всем желающим обнажённую женскую натуру. Попрание общественных приличий было налицо, и я вынужден был поспешить по указанному ею адресу.
Нарушитель проживал в мансарде доходного дома, и, прежде чем заходить к нему, я выяснил его личность у соседей. Оказался он студентом Художественной академии, звался Доналл О’Хара и ни в чём предосудительном ранее замечен не был. Наоборот, соседи характеризовали юношу исключительно с положительной стороны. Так, с их слов, молодой художник охотно оформлял соседям поздравительные открытки и никогда при том за этот свой труд не брал и полпенни (хотя от домашней выпечки, в качестве благодарности, отказаться сил в себе и не находил), расписывал яйца к Пасхе, тоже даром, а на Рождество нарисовал целую картину, каковой жильцы украсили фасад своего дома к празднику. Удивительно положительный студент выходил из описания соседей. Даже подозрительно это.
– А бывают ли у него девицы, мэм? – поинтересовался я у его соседки, дамы в летах, но ещё отнюдь не старушенции. Бывшей, как она сообщила, актрисы.
– Разумеется, – кивнула та с непередаваемым апломбом. – Но вовсе не для того, что себе навыдумывала эта мисс Бурил. Молодой человек их у себя рисует. Хотя, честно говоря, лучше бы старая склочница была права, если вам интересно моё мнение. Картины – это очень хорошо, но надо в доме и живую женщину иметь.
Такие эмансипические рассуждения со стороны пожилой леди, сказать по чести, несколько смутили меня, однако не до такой степени, чтобы не отметить произнесённой ею фамилии заявительницы. Поскольку сам я о том, кто именно вызвал констебля, не сообщал, то пришёл к выводу, что конфликт мисс Бурил с соседями куда как более давен и глубок, чем могло показаться на первый взгляд, и поставил себе в уме зарубку поспрошать об этом прочих констеблей нашего участка.
Все требования инструкции были мной выполнены, и ничто более не препятствовало мне осмотреть место возможного правонарушения. Попрощавшись с соседями студента и заверив их, что помощь мне не требуется, я немедленно поднялся по ветхой скрипучей лестнице к обиталищу молодого мистера О’Хара и постучал в его дверь, не забыв произнести предписанную уставом фразу «Откройте, полиция».
Жителем мансарды оказался болезненно худощавый парень, навряд ли старше шестнадцати лет. Лицо его было заспанным, рубаха и брюки, видневшиеся из-под халата, выглядели несвежими, а на заметной через дверной проём старенькой оттоманке наблюдался беспорядок. Из всего вышеперечисленного любой бы сделал вывод, что юноша перед моим приходом спал, а следовательно, никак девиц демонстрировать был не в состоянии, если только не страдает лунатизмом (о чём его соседи не упоминали, а ведь будь с ним такая беда – не преминули бы). Однако же служба полисмена предполагает тщательное и всестороннее исследование поступающих нам заявлений, отчего и отринуть слова мисс Бурпл, посчитать их блажью выжившей из ума старушенции я никак не мог.
– Мистер Доналл О’Хара? – поинтересовался я у юноши и, дождавшись его кивка, представился сам: – Констебль Вильк. На вас от соседей поступила жалоба, сэр, что вы демонстрируете в окно обнажённых девиц.
– Но здесь нет никаких девиц! – воскликнул художник, моментально просыпаясь. – Я совершенно один!
– Прошу меня извинить, мистер, но я обязан проверить это утверждение, – сурово ответил я. – Прошу вас впустить меня в помещение.
– Да ради всего святого, извольте! – Он всплеснул руками и посторонился, давая мне пройти. – Как можете видеть, комната тут одна и, кроме нас, здесь никого нет!
– Хм… – Я сдвинул свой шлем чуть на затылок и огляделся, уперев руки в бока.
Что ж, как и обиталища многих студентов, виденные мною за полтора года службы неоднократно (увы, не всех соседи характеризовали столь положительно, как этого), эта мансарда была скудно обставлена, содержа лишь самый минимум необходимого: оттоманку, стол с изрезанной столешницей, на котором лежали несколько холстов, потёртый платяной шкап, три видавших ещё прошлое царствование стула из разных гарнитуров да мольберт близ окна. В углу, за занавесью, угадывался умывальник и ведро для нечистот. Там же должна была быть и плита, если судить по проходящему по стене дымоходу.
– Попрошу вас открыть занавесь и шкап, мистер О’Хара. Я должен убедиться, что там никто не скрывается.
